Ладислав оказался способным и сознательным учеником. Все считали его податливым ребенком. У матери, правда, на этот счет был свой взгляд. Однако никто ее об этом не спрашивал, а она, пожалуй, и не считала нужным говорить о характере Ладислава, в котором, по ее убеждению, она не ошибалась. Свидетельством тому вся дальнейшая жизнь сына — под кажущейся мягкостью скрывалось необоримое упорство, решимость идти к своей цели, легко не сдаваться, отстаивать свою правоту, свое мнение до конца. Это проявилось уже в гимназии. Когда Ладислав достаточно созрел, то перестал удовлетворяться рамками школьного образования, его жажда знаний обрела форму неуемного любопытства, очевидно представлявшего собой врожденный органический недостаток. Мальчик привлек к себе внимание уже во втором полугодии пятого класса гимназии. Тогда — это было после празднования Первого мая, и в школе проходили великого поэта Маху, почившего век назад в соседнем городе, — он довел преподавателя чешской словесности чуть ли не до инфаркта. С одной стороны, своеобразным толкованием поэмы «Май», с другой — своими знаниями, предосудительно превышающими не только уровень средней школы, но и самого пана учителя. А это угнетающий фактор.
Впрочем, основа этой всеядной любознательности была заложена — разумеется, непроизвольно — самими родителями. Интересы у родителей были различны, поэтому увлечения их сына, пусть самые разные, оказались широкими и, как впоследствии выяснилось, глубокими, а стало быть, и целенаправленными.
Когда учитель чешской словесности впервые пригласил пана Тихого в школу, машинист решил, что дело опять сведется к дифирамбам сыну, и счел это почти что обременительным — ведь и похвала, если она постоянна, надоедает. Однако речь шла о чем-то куда более серьезном и любопытном. Учитель предупредил изумленного отца, что недуг чрезмерной любознательности в сочетании с высокой интеллектуальностью, а сверх того, еще и с определенным направлением приобретенных знаний слишком опасен для пятиклассника.
Странно. Казалось бы, учитель должен быть счастлив от того, что у него такой старательный, незаурядный ученик. Особенно в чешском пограничье, где учителя были более чем снисходительны к разным недостаткам своих воспитанников, пестуя их как редкостный цветок, ибо конкуренция немецких школ была чересчур сильной. И в те годы она явно подкреплялась не только материальной помощью из рейха, но прежде всего и импортом чудовищных идей национал-социализма, то бишь фашизма. Кроме того, ученики и учителя немецких школ — в пограничье школы были, естественно, государственные — отличались особой самонадеянностью, ощущением исключительности благодаря своей якобы причастности к научным, художественным, техническим и прочим достоинствам немецкого духа. Чешские мальчики не без издевки называли их «культуртрегерами».
Не может быть сомнений, что уже в отроческие годы, которые Ладислав провел в мире и климате столь невротическом и противоречивом, сформировали его характер и отношение к людям — его восприятия и оценки. В данном случае результат оказался положительным, основанным на благоразумном, хотя и болезненном осознании того факта, что ни люди, ни вещи не являются такими, какими кажутся. Затем он пришел и к другому выводу: важна не только истинная сторона дела, но и кажущаяся, и нужно настороженно относиться к тем ловкачам, которые этим правилом пользуются.
Атмосфера детства и первых лет отрочества, прожитых Ладиславом в благополучной семье, на смешанной территории высокоразвитого промышленного севера, создала богатую почву для развития мальчика, но отнюдь не избаловала его. Правда, этого нельзя сказать о чешской гимназии, где Ладислав вплоть до шестого класса был prima primissima primusem[9], если можно этими превосходными степенями точно передать все, чем окружила своего выдающегося ученика школа, работающая в ненормальных условиях.