Родители в чувства и жизненно важные решения своих детей особенно не вникали. В этой сдержанности, чем бы она ни была продиктована, сдержанности, не позволяющей слишком копаться в глубинных движениях души своих детей, была определенная мудрость. Впрочем, события были столь ошеломляющи и развертывались с такой стремительностью, что людям типа Ладислава Тихого казалось неприличным носиться с какими-то личными переживаниями, пусть даже эти презренные личные переживания — самого исконного свойства, составляют основу существования и исполнены пламенной чистоты, чувства долга, бескорыстия и достойной уважения, хотя и трагической склонности к жертвам, к героизму, несомненно органическому, не показному, но тем более плодотворному. Им казалось, что они вооружены любовью, а значит, неуязвимы, что даже умереть с такой любовью в сердце — великое счастье, чему люди не могут отчаянно не завидовать.
После объявления осенней мобилизации Ладислав был призван в армию. Оставшиеся два письма для Эмы мужественны, трогательны и проникнуты той захватывающей мудростью молодого человека, который созрел в спокойствии дум и в схватке идей. Затем последовал мюнхенский диктат, отторжение пограничья. А это значит — любое их начинание стало теперь нелегальным, чреватым опасностью. Но я знаю молодых людей, которые именно в тот час глядели друг на друга горящими глазами. Каким бы странным и невероятно преувеличенным, по-юношески трогательным и патетичным это ни казалось, все было очень просто. Молодые люди знали: сделают то, что должны и хотят сделать. В них была сила, и она давала им радость. Их взгляды, такие смиренные и будто бы отрешенные, на самом деле пылали призывом: «Пробил наш час, в бой!» И я, пожалуй, не оскорблю их предположением, что в их глубоком, еще детском подсознании звучал горн и развевался флаг маленького ломбардского отряда. Это была пора роковых решений, выбора, который переходил границы их представлений и понимания, и все-таки они должны были выбирать. Опасность стала явной. Как только было принято решение, спала тяжесть, отступили сомнения. Они приняли вызов. Юношеская безрассудность? Романтика? Постыдитесь так о них думать!
В начале декабря в воскресное картинно солнечное, опушенное легким снежком утро, ровно в одиннадцать, пришел к Эме ее брат Иржи с Ладиславом. Между Иржи и Эмой оказалась вдруг маленькая по сравнению с ними, совсем хрупкая девочка. Они представили ее Ладиславу трогательно старомодной фразой, сопровождаемой поклоном, как свою маленькую подругу Ирену Смутную.
Эме было любопытно, как ее избранник отнесется к Иренке, такой непохожей на нее и вместе с тем чем-то неуловимым с нею связанной. В эту минуту Ирена походила на гордую принцессу, которая держится независимо, поскольку считает, что именно этого, и ничего иного, ждут от нее друзья, а их ожидание она ни за что на свете не хотела бы обмануть. Иренка напоминала молодым людям Пака из «Сна в летнюю ночь». Позднее Ладислав признался Эме, что был неприятно поражен, когда Иренка заговорила на просторечном чешском, а вовсе не белым стихом.
Иренкины глаза, коричневые с фиолетовым отливом, как лепестки вкрадчивых анютиных глазок, были глубоки. Они умели скрыть все, что только надо было утаить. В тот миг, когда они сверкнули на Ладислава, пронизав его двумя яркими лучами, волшебными лазерами, они сразу же определили, какова сущность дружбы Эмы и Ладислава.
Их встреча была продиктована жестокими требованиями времени. К чести молодых людей нужно сказать, что к этим требованиям они относились серьезно и, хотя о том никогда не говорили, часто задавались вопросом — а когда мы?
Вы, разумеется, помните, что Ладислав родился на чешском севере и что его вторым родным языком был немецкий. Чешское меньшинство удерживалось здесь десятилетиями лишь благодаря упорной борьбе за существование, причем не только национальное. Промышленность, торговля — все было в руках немецких фабрикантов, предпринимателей, а за ними стоял международный капитал. Правительство буржуазной республики не было любящей матерью угнетенного чешского меньшинства и в тридцать восьмом чуть было не списало его в расход.