— Не понимаю, почему вы это даете мне, — проговорила она и вправду сердито и недружелюбно, хотя и очаровательно зардевшись и блестя глазами.
— В день рождения дарят подарки, и поздравляют, а я вам действительно желаю всего самого лучшего.
— Нет, вы не должны это делать, — выпалила она.
— Я знаю, что не должен, но боюсь, что мы будем в этом очень нуждаться.
— В чем?
— В хороших вещах и добрых пожеланиях.
— Как вы это понимаете?
— Именно так. Время серьезное, очень серьезное. — Он развел руками; скорей всего это должно было означать комичный вздох и жест, пародирующие, видимо, какого-нибудь профессора. Но выглядело это грустно, беспомощно.
— Я знаю, — вздохнула Надя. Негодование ее прошло.
Но теперь Ян удивился. Такая девочка, что она может знать?
— К тому же я думаю, что конфеты в скором времени отойдут в область сказок и небылиц. А знаете что, барышня Наденька, не пойти ли нам на шестичасовой сеанс в кино на «Кружевной платок»?
— Нет, не получится.
— Отчего же, у вас ведь день рождения.
— Матушка мне не позволит.
— Ну так не говорите ей.
Прежде чем Надя успела ответить ему, в прихожей появилась мать. Надежда по непонятной причине испугалась, Ян продолжал оставаться спокойным. Да и не было никакого повода ему волноваться. Он любезно поклонился пани Томашковой, сообщил, что позволил себе поздравить барышню с днем рождения и что с тем же поздравляет и милостивую госпожу. Он поклонился еще раз, надел щеголеватую шляпу фирмы «Чекан» и так поспешно ретировался, что взметнулись полы его модного пальто из шелкового репса.
— Пришлось все бросить и бежать домой. Приду только вечером, — сообщила мать, слегка запыхавшись.
— Почему? — спросила Надя. Ее вовсе не занимала причина раннего прихода матери, как и то, что она вернется домой только вечером. Она несказанно обрадовалась свободным послеобеденным часам. Слава богу: не будет непременного полдника в день ее рождения. По мере того как дети подрастали, эти посиделки становились все мучительнее. Но мать продолжала настаивать на соблюдении этого бесполезного тягостного обычая, предполагая, что это один из способов сплочения семьи.
— Пан директор ужасно расстроен. Кухарка ошпарилась, и как раз когда у них свадьба. Единственная дочь выходит замуж.
— Сегодня?
— Сегодня. — Мать уже была в спальне. Должно быть, доставала из шкапа белоснежный передник и чепчик, какие нашивали в монастырской кухне. Надежда была удивлена. Такая услужливость матери ее изумляла и была совсем не по душе.
— У тебя нынче день рождения, — помедлила мать, собравшись было уходить. — Но, по-моему, тебе все равно.
— Ну почему же, матушка. — Надя произнесла это несколько вяло. Мать же восприняла это как разочарование дочери, вызванное тем, что полдник откладывается. Но проявление дочерней привязанности не растрогало ее, а, напротив, раздосадовало. Она собиралась уйти из директорского дома, как только представится возможность, но если Надя так ведет себя — пускай потерпит. Могла бы постыдиться, такая большая девочка, я в ее годы уже работала, и о моем дне рождения никто и не помнил.
— Если я задержусь, не беспокойтесь и не ждите. На такой свадьбе… — Она ожидала какого-то отклика, который дал бы ей повод объяснить дочери, как она избалована и неблагодарна. Но та лишь послушно сказала «да, матушка». Любой педагог был бы перед этим бессилен.
— Взгляни хотя бы на подарки.
Мать сунула Наде два свертка. В одном была ночная рубашка в розовый цветочек. Миленькая, только среди девушек Коммерческого училища бытовало мнение, что ночная рубашка, да еще вдобавок с цветочным узором, — допотопная штуковина. Затем пришел черед фланели на костюм. К стыду Надежды, следует заметить, что она не оценила ее. Материя показалась ей скучной, не иначе как старушечьей. Но она понимала, что это дорогой подарок, и потому, рассыпаясь в благодарностях, усиленно выражала радость, что мать и утешило.
Едва пани Томашкова вышла за порог, Надя заперлась в кухне, сбросила школьную форму, тщательно умылась — ванны во всем доме не было, — расчесала щеткой свои красивые волосы и надела праздничное платье. Она отметит свой день рождения по-своему. У нее десять крон и несколько свободных часов до вечера. Как раз когда она обдумывала, чем бы заняться, раздался звонок.
— Классный домина, — громогласно заявила Иренка, едва за ней затворилась дверь. — Вот было бы здорово пожить здесь с неделю. Тут и сад есть, да? И привидения, как в романах?
Надя не ответила. Она радовалась приходу Иренки, но вместе с тем и стыдилась этого ужасного дома. Он казался ей страшной трущобой, грязной и зловонной, а к его архитектурной ценности она была равнодушна. Детские развлечения уже были забыты, волшебство сада не прочувствовано, причудливость устройства дома приелась, равно как и назойливые разглагольствования патриота — хозяина писчебумажного магазина, который после марта развернул кипучую деятельность по усилению духа сопротивления, как он сам любил говорить, отчего люди стали считать его то ли сумасшедшим, то ли провокатором и учащиеся перестали ходить к нему за покупками. Но хозяин зазывал в свою лавку молодых людей, которых знавал еще детьми, да и ребятишек, безвозмездно снабжая их переводными картинками и поручая им сообщить дома, что мы, дескать, за себя постоим.