Отделом кадров заведовал немолодой мужчина. Конечно, надо учесть, что Надежда всех мужчин под тридцать считала старыми, за тридцать — уже дедушками. Этому «старику» было около сорока. Он страдал астмой и излишней любезностью. Оба недуга причиняли ему немало неприятностей. Надежда протянула господину свой аттестат, который тот пробежал глазами и заметил, что хорошие школьные отметки еще ничего не значат, главное — желание, усердие и практика. На это ей нечего было возразить. Сверх того она приняла к сведению, что ей надлежит подождать до девяти, когда приходит глава фирмы, доктор Генрих Клефельд, которому барышню Томашкову представят. Заведующий заметил Надин явный испуг и счел своей обязанностью ее успокоить. Затем ей указали на креслице в коридоре и предложили рекламные материалы фирмы «Вельтфунк». В течение всего часа ожидания она раздумывала над тем, как это фирма берет на себя смелость производить такие невоенные товары, как радиоприемники. А впрочем, кто знает, что она производит.
Ровно в девять тщательно одетая барышня предложила ей пройти к господину, имя которого она так и не разобрала. Они вернулись в отдел кадров. Страдающий одышкой заведующий выглядел еще взволнованнее, чем Надежда, и девушку даже трогало, как он старался приободрить ее.
Было очевидно, что на последнем этаже обитают боги. Вход преграждала стеклянная стена, уставленная цветочными вазонами с жирными кактусами. Отворил им мужчина в форме. Этот был действительно старый, и его опереточная форма выглядела на нем просто издевательски. Он не спрашивал, что им угодно, — он это знал. Кивком указал на высокую дверь темного дуба. Они постучали. Резкий голос предложил им войти. Надежду ослепил солнечный свет. Развесистые сочно-зеленые кроны старых деревьев почти достигали окон. Нимб вокруг головы иезуитского святого, к которому Надя с детства возводила взор отнюдь не из глубин смирения, а из глубины своего двора, казался совсем рядом.
Комната была устлана темно-зеленым ковром. Мебель архитектор предложил явно с учетом того, что в этих комнатах поселятся боги. На фасадной стене между окон висел портрет мужчины с обвисшими усиками, челкой и коварно косящими глазами. Под ним в хрустальной вазе пять красных роз. Таких, что и в июле дороги. Грудастая, однако вовсе не безобразная женщина с высоким пучком волос, по которому в то время безошибочно угадывалась немка, объявила, что пан доктор говорит по телефону. Далее на посетителей она уже не обращала внимания. Когда же красный свет над дверью святилища сменился зеленым, она взяла блокнот и карандаши и вошла. Минут через пятнадцать вышла и кивком пригласила их войти.
Глава фирмы, доктор Генрих Клефельд, восседал за письменным столом невообразимого размера, с ярко блестящей, совершенно пустой крышкой. Телефоны, цветы, неизменная шкатулка с сигаретами и иные приметы директорских атрибутов были продуманно размещены на низких подсобных столиках. В открытые выдвижные двери просматривался зал для публичных заседаний.
Доктор Клефельд не счел нужным ответить на приветствие. Он смотрел безучастным взглядом на астматика-заведующего, который докладывал о поступлении нового работника, пока что на испытательный срок. Он старался изъясняться на чисто пражском немецком наречии, и, когда упомянул о Надежде, чтобы представить ее, она опустила глаза. Иренке она потом рассказывала, как у нее закружилась голова, как от испуга она едва не брякнулась в обморок, потому что за этим неохватным столом сидел красавчик в черной эсэсовской форме. Он смотрел на девушку холодными глазами и задавал вопросы, словно хлыстом стегал. Надежда отвечала по-чешски. Лишь когда заведующий испуганным шепотом предупредил ее, что здесь говорят по-немецки, она перешла на этот язык, если и не очень охотно, зато совершенно свободно, так что доктор Клефельд милостиво кивнул в знак того, что она принята.
После одиннадцати Надежда была уже дома. Мать тревожилась. Но, услышав, что к настоящей работе Надя приступит только завтра, ровно в восемь, успокоилась. Мать решила пойти на Ольшанское кладбище принести свое благодарение. Надя же выразила желание отправиться в купальню. Она знала, что там найдет Иренку, окруженную целым роем юношей и девушек, а около четырех, возможно, туда придет и Эма.
На следующий день ровно в восемь она предстала перед старшей секретаршей, вооруженная по совету учителей собственными принадлежностями для стенографии, маленьким немецким словариком и правилами чешского правописания, ибо и отличная ученица иной раз может испытывать затруднения. Однако это пособие ей не понадобилось, так как за годы своей работы в фирме «Вельтфунк» она не написала ни одного чешского слова.