— Тем, другим, я бы не хотела внушать доверие, — сказала я чуть раздраженно.
— Слушай внимательно. Раз в неделю тебе придется зайти в переплетную. Этот магазин я тебе сейчас покажу. Работает там пожилая женщина, ты подашь ей листочек…
— Какой листочек?
— Он у тебя в кармане труакара. Сейчас не доставай. Этой женщине скажешь вот что: «Пани Грушова, то бишь Грушкова, все уже готово?» Без этих слов пани Грушкова решила бы, что тебя посылает кто-то другой, и ответила бы, что это не их заказ. А вообще ты должна держать себя совершенно естественно. Заметь она у тебя какое-то волнение или страх или что-то похожее на браваду — не станет с тобой разговаривать. А сделаешь все как надо, она ответит: «Девонька, да ведь это уже старый заказ. Придется вам немножко подождать, загляну на склад». Если кто-нибудь окажется в лавке, она прежде обслужит того, настоящего заказчика. Потом принесет тебе сверток. Он уместится в этой твоей синей сумке. И потом она добавит: «За второй книжкой, девонька, приходите на будущей неделе. Тогда и рассчитаемся». Сверток ты должна будешь тут же отвезти на Летну. Это я тебе еще объясню.
— Что будет в этом свертке?
— Надя, если ты относишься к этому серьезно, запомни основное правило: не расспрашивай. Чем меньше будешь знать, тем лучше. Я этого не знаю, и ты также, понятно?
Мы вышли из парка. На площади, которая тогда называлась Сеноважная, миновали магазин с вывеской ПИСЧЕБУМАЖНЫЕ ТОВАРЫ — ПЕРЕПЛЕТНАЯ, написанной сперва по-немецки, потом по-чешски. В витрине красовалась кой-какая досадная бутафория, чтобы люди не забыли, что когда-то было в продаже и, возможно, еще будет. Я не осмелилась слишком уж осматриваться по сторонам или зайти в магазинчик — поглядеть на пани Грушову, то есть Грушкову. Иренка шла спокойно. Неприметно обратила мое внимание на эту лавчонку, а сама при этом смотрела на противоположный тротуар, где скакали дети, играя в «классики».
— Возьмешься? — спросила она, по-моему совершенно излишне, когда мы миновали магазин.
— Я ведь уже сказала, Иренка.
— Взвесь все как следует, это только кажется легким, но дело серьезное и опасное.
— Мне могут снести голову, да? — Это была неловкая попытка пошутить. Да, конечно, я это понимала, но напряжение между нами становилось тягостным. Мне казалось, что Иренка недооценивает меня, и было немного досадно.
— Ты их не знаешь. — Снова затаенная грусть в голосе этой молоденькой девушки. Но я ее слышу только теперь, тогда — нет.
— Когда я должна начать?
— Завтра.
— А на эту Летну?
— Шнеллова, семь. Пятый этаж. Студия. Ни в коем ризе не спутай. Там только железная дверь на чердак и деревянная в студию.
— Без таблички?
— Просто позвонишь. Откроет тебе молодой человек и скажет: «Девонька, хорошо, что вы уже пришли. Я как раз хотел пойти погулять с Рексом». А если он не скажет этого, тогда ты скажешь: «Простите, кажется, я ошиблась». Ничего ему не передашь и уйдешь. Но, думаю, этого не случится.
— А если случится, что мне делать со свертком?
Иренка взяла меня под руку. Молчала. Я заметила, что на виске у нее бьется маленькая синеватая жилка. Иренка была бледна. Потом сказала, попытавшись улыбнуться:
— Надя, если это случится, то… то помоги тебе господь. Прошу тебя, ты еще можешь подумать, Надя.
У меня перехватило дыхание. Да и теперь — комок в горле. Какие мы были дети! Никто нас не оберегал. Но нам это было и не нужно. Потом уже я сжала Иренке руку и сказала, что взвесила все.
— Так, значит, тебе ясно? — спросила она голосом обыкновенной девочки, как если бы мы условливались сходить в купальню.
— Само собой. — Мне хотелось спросить об Эме и о том, почему мы так долго не увидимся, но я понимала, что мои вопросы будут напрасными, а ведь все эти молодые люди вызывали у меня чувства такой силы, какие мне сегодня уже не выдержать.
Стало быть, и это тоже — впрочем, это прежде всего — мой родной край под небом, рассеченным осветительными ракетами и криком.
Сейчас полнейшая тьма и тишина, какую люди центральных областей не способны даже представить. Нет-нет да и застонут леса. В морозном небе, расколотом луной, точно треснутое зеркало, вижу бортовые огни самолета. И этот самолет и это ночное небо — тоже мой родной край.