— Это был дар небес, кто знает, когда еще услышим…
— Право, дар небес, и его уже нет. Взгляните! — Она откинула голову назад, во тьму. В тусклом сиянии, которое излучал снег, засветилась девичья, еще почти детская, тонкая шея, голова терялась во тьме. И вся она представлялась почти нереальной, исходя ласковым чистым теплом. Он привлек ее к себе. Она не противилась. Ему она казалась хрупкой и в то же время твердой. Он целовал ее долго, даже не подозревая, что он — первый. В чувство их привел холод ночи. Ян рассыпался в обычных извинениях, но каждое произнесенное им слово отдаляло от него Надю, которая, спотыкаясь и дрожа от холода, возвращалась не только со Славянского острова, но и с острова чувств, столь сложных и коварных. И морозная ночь и эти чувства взбудоражили ее. На извинения Яна Надя не отвечала, даже не понимая, почему он так извиняется, так глупо и понапрасну. Она отклонила предложение зайти в кафе, где они могли бы чуть оттаять, и ответила, что и без того уже оттаяла более чем достаточно. Ян Евангелиста, к сожалению, воспринял это всерьез и испуганно примолк. Это вновь раздосадовало Надю, ведь она ничего плохого не имела в виду. Проникшись жалостью к этому восторженному молодому человеку, Надя постаралась успокоить его, причем делала это столь изобретательно, что они условились о встрече, которая вовсе не входила в планы девушки и которая сразу же, как только была обещана, озадачила ее.
За два предвесенних дня, когда снег сменялся взрывами солнечного света, Надежда узнала Прагу, свой родной город. Это оказалось просто. Первый день был посвящен сентиментальной прогулке. Прежде всего фиалки, несомненно гербовый букет Яна. Разве бедняга мог предполагать, что эту безделицу Надя в свое время держала в голове не дольше двух часов, пока не пришла Иренка и они вместе не отправились к Эме.
— Несчастные, — сказала она вместо благодарственных слов, и Ян устремил на нее взгляд, по которому можно было догадаться, как трудно ему совладать со своими чувствами.
Они миновали парк и пошли вдоль чопорного фасада клиники общей медицины, которая пугала Надю с детства и которую она недолюбливала. Связывала ее — впрочем, несправедливо — с бесприютностью своей сиротливой жизни. Они шли по неширокой улице, с одной стороны высилась стена и над ней шпиль готического храма, с другой тянулся ряд пустующих медицинских институтов. С них еще не успели снять вывески, и это производило гнетущее впечатление. Они поднялись к храму святого Аполинаржа, и перед взором открылась котловина невероятно живописная. Хотя эта часть города была, в сущности, местом, где прошло Надино детство, она ее не знала.
— Да, у меня там остались все мои пожитки, включая Незвала. — Ян подбородком кивнул на подковообразное здание Института судебной медицины имени Главы. — А вдруг там что-нибудь еще сохранилось? Нет, пожалуй, ничего, — ответил он самому себе.
— Здесь так дует.
— Вы правы, здесь всегда дуло. Боже, как мы были молоды.
— За эти два года вы состарились не менее, чем на сто лет, не так ли?
— А вы нет, Надя?
— Вы говорите, точно ребенок, — сказала она укоризненно, — пока с вами ничего еще не случилось.
— Я же не о себе, — промолвил Ян и с жаром молодого человека, проведшего детство посреди ржаных полей и тяжелых пшеничных колосьев, начал живописать ей свое представление о долге мужчины в нынешнее время. Надя, наслаждаясь сознанием своего превосходства, снисходительно слушала его. Не прерывала, шла рядом и думала: вовсе нет, ты не состарился, ты вернулся в детские сны. Эти мысли необыкновенно смягчили ее. Они побудили к снисхождению, и она предложила ему зайти завтра за ней домой. Похоже было, приглашение не вызвало у Яна восторга, но он, будучи хорошо воспитанным, согласился и пришел к ней с великолепным букетом цветов, продемонстрировав таким образом внимательность, достойную его родного имения, — это, конечно, не могло не тронуть даже такую суровую душу, какая была у пани Томашковой, и такую бескорыстную и сострадательную, какая была у ее дочери.
В барочной ресторации «У Лореты» они пили горячее красное вино, потому что на дворе дружно грянула весна и снег превратился в лужи, веселые, но стылые, пробиравшие до костей. Здесь было тихо и тепло. Ян рассказывал Надежде о своих планах. Они представлялись ей опасно романтическими.
— Почему вы мне об этом рассказываете? — оборвала его Надежда. В ней не осталось ничего от очарования вчерашнего вечера. Она сидела прямо и смотрела на молодого человека слегка ироничным взглядом. Непроизвольно приняла тон, какому год назад ее учила Иренка. Это было несказанно давно.