Видимо, поэтому Сайдулло и не совершал намаз так часто, как это предписывается. Во всяком случае, в поле он предпочитал работать без перерывов на молитву.
На следующий день, с рассвета, как и обещал Сайдулло, началась наша мужская работа. С помощью ослика мы доставляли камни к намеченному месту и старались как можно надежнее укрепить их на склоне. Работали мы часов шесть, пока солнце грело еще милосердно. Потом ушли обедать. Впервые я сидел, скрестив ноги, рядом с Сайдулло под уже знакомой смоковницей возле низенького столика и ел то же, что и он — рассыпчатый шафранный рис с кусочками баранины, помидорами и сладким перцем.
Если в работе я почти не отставал от него, то за едой, как ни старался, управляться без ложки и вилки, было трудновато. Периодически из-за двери на женскую половину, немного приотворенной, доносился сдавленный детский смех. Дурханый, как всегда, тайком наблюдала за мной. Ее интерес к голубоглазому шурави не угасал. Я был ее постоянным развлечением. Теперь ее смешило, как неловко я управляюсь со своими собственными пальцами.
Потом жена Сайдулло принесла блюдо с мелким виноградом сорта кишмиш, два чайника с зеленым чаем, две лепешки, сушеный урюк. Очень нескоро я смог увидеть ее лицо. Шесть лет она так и оставалась для меня только тихим приятным голосом и теплыми ореховыми глазами.
После дневного сна в моей прохладной пещере мы с хозяином продолжили наши труды. Когда вечером, возвращаясь в кишлак, я оглянулся на сделанное, то увидел ровный длинный ряд камней, плотно пригнанных друг к другу. Еще утром они валялись каждый сам по себе, не догадываясь, что очень скоро мы изменим их судьбу, дадим их существованию, как любил говорить мой дед Г аврилка, новый смысл. Чувство удовлетворения от сделанной работы уравновесило усталость. Все тело приятно ныло, а шрамы на спине даже побаливали и зудели. Так и хотелось почесаться спиной о какое-нибудь дерево или скалу. А лучше всего похлестать бы себя березовым веничком в парилке.
Неужели эта простая и такая привычная раньше радость навсегда ушла из моей жизни? Согласен заменить ее обычным контрастным душем. Да хотя бы таким, какой был у нас на точке — от спецмашины на базе Газ-66. Какое счастье было после недели, а то и двух, вымыться под горячим душем. А иногда мы даже делали баню — просто в палатке. Вносили внутрь раскаленные на костре камни и поливали их горячей водичкой. А в Бамиане парились в бане, сделанной из фюзеляжа сбитого духами самолета. Но в кишлаке ничего похожего на баню не было.
Все мылись в тазах с очень небольшим количеством воды. Хотя умывались довольно часто — руки, лицо. А женщины, как мне стало известно намного позже, совершали интимный туалет после каждой близости. Оставалась, правда, река. Но в ее ледяную купель можно было окунуться только на несколько мгновений. Пока я не рисковал этого делать. Подхватить здесь воспаление легких — значило просто погибнуть. Тут уж никакая мазь заменить антибиотики не смогла бы. Бесконечно испытывать судьбу не годится. Свой лимит, судя по всему, я пока исчерпал.
Место нашей дневной работы еще освещалось опускающимся в седловину солнцем, а кишлак уже накрыла тень от горы. Прямо на глазах граница тьмы и света двигалась нам навстречу. И, наконец, мы тоже оказались в тени, хотя еще недавние наши следы все еще четко выделялись на солнце — в горячей и серой пыли. По кривой глухой улочке без единого окошка наружу мы проходили в густом сумраке. Сердце сжалось оттого, что я, возможно, больше никогда не увижу сияющие окна и невысокие сквозные заборы моей родной Блони. Только теперь ощутил, как глубоко сидит во мне привычка к открытой, доступной всем взглядам жизни.