У некоторых крестьян были батарейные приемники, японские магнитофоны. Первое время в этой стране бросалась в глаза непривычная для нас картина: пара волов волочит соху, кое-как ковыряющую землю, а рядом с крохотным полем на большом камне стоит роскошный японский кассетник и выдает тягучие, знойные мелодии. Так встречались здесь век четырнадцатый и двадцатый. В Союзе за умопомрачительно дешевый здесь видеомагнитофон можно было купить квартиру. Некоторые офицеры активно занимались таким бизнесом. Особенно из так называемых советников. Зарплаты были у них приличные.
Из отверстия моей пещеры — вот и стал я тоже собственником — шел живой, теплый и такой деревенский, привычный с детства запах. Именно деревенские запахи примиряли меня с этим все еще чужим для глаз миром. Я думаю, что если бы потерял зрение, то мне было бы намного легче. Даже в жилище Сайдулло сразу почудился тоже очень знакомый запах. Это оказался тонкий запах коровьего навоза, который добавляют в глину, когда делают пол. Этот запах отпугивает насекомых.
Вообще, коровьи лепешки здесь большая ценность, так как идут не только на строительство и удобрение, но и на топливо. А сколько этого добра пропадало у нас. Вот бы подбить Ахмада на поставку наших лепешек в Афганистан. Тут бы у них скоро возник рай на земле. Использовали их и как лекарство — свежие — при радикулитах. Коровья моча тоже была в списке лекарственных препаратов. В ней купали детей, лечили многочисленные кожные болезни.
В общем, в этом чистом и экологически сбалансированном мире ничего не пропадало, а постоянно превращалось в спасительную противоположность. Простота этой жизни невольно успокаивала человека. Время ускорялось и исчезало незаметно и безболезненно. Если бы я не делал, как Робинзон на своем острове, отметки недель, а потом только месяцев, то сразу и не смог бы сказать, сколько времени тут нахожусь и какое сегодня число.
Успокаиваясь, человек акцентировался только на самом главном: рождении, работе, смерти. И все это оказывалось Аллахом. Он-то и являлся, в конце концов, хранителем этого незыблемого покоя. Аллах — гарант того, что все существующее разумно. Поскольку существует. Даже при моем еще очень небольшом знакомстве с философией я находил, что Аллах, несомненно, похож на Гегеля. Или Гегель со своим мировым разумом — на Аллаха.
Уже настоящий холод, опускающийся с высоты, заставил прервать размышления и поторопиться. Почуяв своего соседа, который иногда баловал их каким-нибудь деликатесом, овцы поприветствовали меня обычным и немного ленивым блеянием. Шах ткнулся мордой в живот. Видимо, учуял запах плова. Я принес гостинец и для него. Сайдулло передал несколько больших костей и для верного Шаха.
До сих пор помню состояние того вечера: блаженно усталый после рабочего дня, сытый, со вкусом инжира во рту, со слипающимися глазами, стоящий в глухой, плотной, как черный бархат ночи, под торжественно-звездным небом. Полный мрак настоящего и все-таки успокоительный, обнадеживающий свет сверху. Свет будущего. Которое обязательно станет когда-нибудь радостным настоящим. Без твердой веры в это я бы просто погиб.
На следующий день после первой мужской работы меня ломало и корежило. Кажется, болели все мышцы. Каждое движение давалось с трудом. Хорошо, что Сайдулло заметил мое состояние и не подгонял. А может, и сам тоже был не в лучшей форме после вчерашних подвигов. Но через пару дней мышцы перестали болеть. Через недельку я уже втянулся, привык к возрастающим нагрузкам, явно окреп. А еще через две недели начали приходить соседи — посмотреть, как тружусь на своего хозяина.
«Да уж если работать, так работать! — любил повторять мой дед Гаврилка. — А так, чтобы только делать вид, как некоторые, — лучше и не браться». Но для меня работа стала еще и спасением. Она оказалась наркотиком посильнее, чем самокрутки Сайдулло. Я доводил себя до изнеможения, чтобы ни о чем не думать, а потом только есть и спать. Тем более что дни летели тогда один за другим, и времени для праздных и болезненных размышлений не оставалось.
После нескольких визитов заинтересованных и, конечно, седобородых наблюдателей, когда Сайдулло для вида покрикивал на меня и командовал, что делать и как, а я суетливо подыгрывал ему с подобострастной улыбкой, тут же бросаясь выполнять указания, по кишлаку пошли завистливые разговоры и пересуды о том, что Сайдулло — настоящий тиран. Оказывается, вот для чего он так старательно выхаживал этого несчастного шурави. Теперь он выжимает из него все соки. От парня остались только его голубые глаза. Да и те скоро растворятся в небесах. Сайдулло хочет убить его работой. Вот вам добряк и бессребреник. Как долго мы не подозревали о его подлинной и подлой сущности. Теперь он того и гляди просто озолотится.