Решаемые Шоу задачи потребовали от него некоторых изменений в комедиографической технике по сравнению с «Тележкой с яблоками». С точки зрения поэтики «Горько, но правда» напоминает скорее близкую ей по тональности пьесу «Дом, где разбиваются сердца», чем предыдущую «политическую экстраваганцу» Шоу, ибо для создания комического эффекта драматург использует здесь не только обычные фарсовые «гэги», но и бергсонианские мотивы постоянного несоответствия между социальной ролью персонажа и его человеческим лицом, между функцией и призванием, между механическими движениями автомата и живой жизнью, между видимостью и сущностью. В структуре комедии каждый из ее героев получае! два взаимоисключающих набора признаков, причем один из них совпадает с внешней, социальной его оценкой, а другой — с внутренним, скрытым самосознанием. Так, Больная в действительности оказывается не просто здоровой, но сверхъестественно здоровой и сильной девицей, под маской грабителя и циника прячется моралист-проповедник, рядовой Слаб скрывает в себе таланты полководца, а полковник Толбойс — таланты живописца и т. п.
Особого внимания заслуживают два персонажа пьесы — Старик и Слаб, так как, по замыслу Шоу, зрители должны были узнать в них реальных личностей, которых он считал весьма типичными порождениями кризисной эпохи. Подробная авторская ремарка в начале третьего акта не оставляет никаких сомнений в том, что под видом «высокого худого джентльмена», который восседает у «пещеры святого Павла» в позе, выражающей «безграничное отчаяние», драматург хотел изобразить известного английского теолога, кембриджского профессора и настоятеля собора святого Павла У. Р. Инджа (1860—1954), который за свои мрачные, проникнутые отчаянием проповеди получил прозвище «угрюмый Декан». Современники без особого труда определяли реальное лицо и под шутовской маской рядового Слаба — простака, который не так прост, как кажется. Его прототипом был легендарный авантюрист, разведчик, путешественник, летчик, мотогонщик и писатель Т. Е. Лоуренс (1888-1935), знаменитый Лоуренс Аравийский, автор книги «Семь столпов мудрости» и близкий друг самого Шоу[18]. Широкоизвестные факты бурной биографии Лоуренса, который, имея звание полковника, после выхода в отставку, инкогнито, под псевдонимом Шоу (!), служил рядовым в авиации, были использованы драматургом для создания одной из наиболее парадоксальных ситуаций комедии.
Кроме всего прочего, Лоуренсу суждено было стать первым и, пожалуй, самым доброжелательным критиком пьесы. Еще в июне 1931 г. Шоу прочел ему второй акт «Горько, но правда», где появляется рядовой Слаб, и Лоуренс с похвалой отозвался о своем «портрете», сделав лишь мелкие стилистические замечания. Затем, в начале января 1932 г., Лоуренс познакомился с полным текстом пьесы и откликнулся на нее восторженным письмом к жене драматурга, в котором он дал довольно подробный анализ каждого из трех действий комедии. «Благодаря третьему акту,—писал он,—«Горько, но правда» становится в один ряд с «Домом, где разбиваются сердца» и представляется мне замечательной пьесой. […] По сравнению с «Домом, где разбиваются сердца» в ней больше разнообразия, а от контраста между отдельными частями она только выигрывает. Первый акт — это Моцарт-Шоу, потому что именно так и на такие темы Шоу уже писал прежде. […] Второй акт — бесподобен, других слов у меня нет. Его реализм безукоризненно контрастирует с классицизмом первого акта. Когда я дочитал его до конца, у меня создалось впечатление, что после него любой третий акт должен прозвучать как снижение тона. Ведь к этому моменту пьеса достигает такой высокой ноты, что в ней уже не остается места для финала. Но как же я ошибался! Конец третьего акта буквально ошеломил меня. Этот заключительный монолог Обри даст сто очков вперед шекспировской «Буре»! Не знаю, как он прозвучит со сцены, но при чтении он потряс меня сильнее, чем гениальный монолог Мафусаила, […] Конечно, я ничего не смыслю в театре, но думаю, что лучше чем «Горько, но правда», Шоу для сцены никогда ничего не писал».1
К письму Лоуренса был приложен небольшой перечень предложений и замечаний по тексту пьесы, большинство из которых Шоу учел при подготовке окончательного сценического варианта «Горько, но правда», вскоре изданного ограниченным тиражом для участников английской постановки.
Впервые новая комедия Шоу была, однако, показана не на Британских островах, а в США, где ее поставил нью-йоркский театр «Гилд» (режиссер — Лесли Бэнкс, в главных ролях: Обри — Хью Синклер, Цыпка — Беатрис Лилли, рядовой Слаб — Лео Кэррол). Премьера состоялась 29 февраля 1932 г. в Бостоне, затем спектакль демонстрировался в Вашингтоне, Буффало и Питтсбурге, а 4 апреля театр открыл им свой весенний сезон на Бродвее. Пьеса встретила весьма прохладный, а порой и откровенно враждебный прием как у широкой публики, так и у большинства критиков и очень быстро сошла со сцены. Рецензенты единодушно отнесли провал спектакля главным образом на счет драматурга, обвинив его в «безразличии к форме», а пьесу — в «отсутствии композиции» и «бессвязности»[19][20]. Так, например, известный американский критик Джон Хатчинс отметил, что комедия страдает крайней бесформенностью, и особо подчеркнул, что на этот раз Шоу не удалось как-то компенсировать слабости композиции, ибо в «Горько, но правда» не чувствуется ни богатства мысли, ни остроты сатиры, присущих его предшествующим произведениям, и в частности «Тележке с яблоками». «Когда Шоу бьет мимо цели, что и произошло с «Горько» но правда»,—писал он,— его ждет полнейший провал. Раз уж в последние годы мистер Шоу стал обращаться с театром только как со средством для выражения множества собственных мнений» то ему нечего надеяться» что театр спасет его, когда он нарушает законы» им же самим и введенные. Уступки, на которые ради него шел театр, принимая и его беззастенчиво пренебрежительное отношение к профессиональному мастерству, и его манеру обращаться с персонажами так, будто они служат ему марионетками или рупорами, а не живут собственной жизнью, — все эти уступки легко могут превратиться в серьезные претензии к нему. Стоит только ослабнуть силе его риторики, стоит лишь померкнуть блеску его речей, и вся структура пьесы рушится со звуком рассыпающегося папье-маше.
18
Истории взаимоотношений Шоу и Лоуренса посвящена специальная монография: Weintraub S. Private Shaw and public Shaw. A dual portait of Lawrence of Arabia and G. B. S. N. Y., 1963.
19
Цит. по: Weintraub S. Op. cit., р. 213. С. Вайнтрауб приводит также более позднее письмо Лоуренса, датированное 27 января 1932 г., где тот сообщает, что с наслаждением перечитал «Горько, но правда», и делает несколько дополнительных замечаний по тексту пьесы. См.: Ibid., р. 218 — 219.