Я оглядела жилую комнату. Беспорядок страшный, но все удобно, комфортно. И я вовсе не думала прибираться только потому, что Бургойн пригласил меня на похороны Консуэло. Следуя той же логике, я не прикрыла покрывалом постель, а шорты и свитер швырнула в кучу другой одежды, валявшейся в кресле.
Пройдя в ванную, я вновь постаралась трезво взвесить ущерб, нанесенный моему лицу. Красно-пурпурные тона уже наливались желтизной и голубизной. Когда я прижимала язык к внутренней стороне ранки, то боли не было, хотя ощущались скрепки швов. Пирвиц был прав: до свадьбы все заживет. Мне показалось, что макияж лишь подчеркнет ужас моей физиономии, поэтому ограничила свой туалет тщательным ее промыванием и присыпкой, которой меня снабдили в «Бет Изрейэль».
Для похорон я выбрала темно-синий костюм, его пиджак-болеро был достаточно длинен, чтобы спрятать револьвер. В белой батистовой блузке, новых колготках телесного цвета и туфлях на низком каблуке я выглядела подготовишкой воскресной школы.
Бургойн прикатил примерно в 12.30. Впустив его в дом, я вышла на лестничную площадку посмотреть, что предпримет мистер Контрерас. Он выбежал быстро, как паук. Я тихо посмеивалась, слушая:
– Извините, молодой человек, куда это вы направляетесь? Бургойн был потрясен.
– Я иду с визитом к леди с третьего этажа.
– Варшавски или Каммингс?
– А вам-то зачем это знать? – Бургойн пустил в ход интонацию доктора при разговоре с истеричным пациентом.
– У меня есть на то причины, молодой человек. Не ждите, пока я вызову полицию. Итак, к кому вы идете?
Еще до того как Контрерас потребовал предъявить водительские права, я крикнула ему, что знаю визитера.
– О'кей, куколка! – Мистер Контрерас сбавил тон. – Хотел убедиться, что он не из тех дружков, которые тебе не угодили и ты не хочешь их видеть.
Я торжественно поблагодарила его и дождалась Бургойна у двери в квартиру. Он легко взлетел наверх, дыхание ровное-ровное. В синем летнем костюме и с хорошо уложенной шевелюрой, он смотрелся нарядней и красивей, чем тогда, в госпитале.
– Привет, – сказал он. – Приятно вас видеть снова... Кто этот старик?
– Сосед. Хороший друг. Настроен биться из-за меня насмерть. Из самых лучших побуждений, пусть это вас не огорчает.
– Да нисколько. Вы готовы? Поедем в моей машине?
– Одну минутку.
Я забежала к себе и надела шляпку. Вовсе не из религиозных побуждений. Просто решила твердо придерживаться рекомендации – не держать лицо на солнце.
– О, да у вас настоящий порез. – Бургойн присмотрелся к ране. – Выглядит так, словно резануло летящим осколком.
В принципе это было бы не странно, учитывая нынешнее состояние ветровых стекол в автомашинах.
– Нет, меня порезали не стеклом, а металлом, – объяснила я, запирая замок на два оборота.
У Бургойна был «ниссан-максима», комфортабельная машина с кожаными сиденьями, кожаной передней панелью и конечно же с радаром и телефоном. Я уселась. Городские звуки не проникали внутрь, да и кондиционер действовал бесшумно. Если бы я всерьез занималась адвокатурой и побольше помалкивала, у меня был бы такой же автомобиль. Но зато я никогда не встретилась бы с Серджио и Фабиано. Всего не охватишь.
– Как вам удалось уйти с работы в понедельник? – праздно осведомилась я.
Он улыбнулся.
– Видите ли, я старший там, как бы заведующий персоналом. Поэтому говорю: я ухожу. Без комментариев.
Это произвело на меня впечатление, и я ему об этом сказала:
– Смотрите-ка, такой молодой, а так быстро продвинулись!
Он покачал головой:
– Не совсем. Мне кажется, я вам уже говорил, что пришел в «Дружбу-5», когда они только-только налаживали родовспоможение. Я потому и стал старшим.
Нам и десяти минут не потребовалось, чтобы преодолеть три мили до церкви. Никаких проблем парковки в почти доисторических улицах. Бургойн любовно защелкнул замки «ниссана», включив противоугонное устройство, которое отпугнет не очень-то поворотливых местных злоумышленников, да еще в дневное время...
Храм Гроба Господня построила лет шестьдесят назад довольно большая польская местная община. В лучшие времена на воскресной мессе присутствовали чуть ли не тысяча человек. А сейчас вся армия Альварадо, священники и служки, а также дюжина школьниц не могли заполнить даже маленький притвор. Стройные колонны уходили ввысь, к расписному нефу. У алтаря, правда, было зажжено много свечей. Гроб Господень стоял твердо, выдержав все извивы политики Ватикана... Окна были зарешечены, дабы защитить верующих от осколков битых бутылок, насылаемых на них хулиганствующими подонками. Решетки также помогали сохранить уцелевшие витражи. В целом царила грозно-приподнятая храмовая атмосфера, чинная и строгая.
Единственным цветовым пятном были школьницы, одетые в платья светлых пастельных тонов. Мне по душе католический канон, воспрещающий носить траур на похоронах ребенка.
Лотти сидела одна в нескольких шагах от бокового придела, вся в черном, что придавало ей необычайно строгий вид. Я прошла по рядам и присела рядом с ней. Бургойн нерешительно проследовал за мною. Шепотом я наскоро представила их друг Другу, Лотти коротко кивнула.
Орган зазвучал тихо и плавно, когда присутствовавшие двинулись преклонить колени перед гробами, утопавшими в цветах. Миссис Альварадо сидела в первом ряду вместе с пятью детьми. Я видела, как ее затылок тяжело склонялся каждый раз, когда люди выражали ей свои соболезнования.
Органист поднял уровень звука на несколько децибел. Воспользовавшись этим, Лотти склонилась к моему уху и пробормотала:
– Вон так, впереди, сидит Фабиано со своей мамашей. Взгляни на него.
Я посмотрела в ту сторону, куда Лотти простерла свой указующий перст, но смогла разглядеть только плечи и малую часть лица Фабиано. Я вопросительно подняла брови.
– Иди к гробу, а когда будешь возвращаться, рассмотри его физиономию.
Я послушно пролезла позади Бургойна и присоединилась к процессии, чинно следовавшей туда, где стояли гробы. Бросив мимолетный взгляд на цветы и фото Консуэло и не посмотрев на крохотный ящичек, стоявший рядом, я повернулась к миссис Альварадо. Она выслушала мои соболезнования с грустной улыбкой. Я быстро пожала руку Кэрол и вернулась в боковой придел.
По пути я бросила косой взгляд на Фабиано и была так изумлена, что чуть не потеряла самообладание. Кто-то здорово его отделал. Морда была исковеркана, вся в «фонарях» и шишках. По сравнению с его ранами моя казалась пустячной.
Бургойн дал мне дорогу.
– Кто это сделал? – спросила я Лотти.
Она подняла плечо.
– Я думала, что ты могла бы знать. Его мать заявилась сегодня в клинику за снадобьями для него, но поскольку он сам не пришел, то я ничего ей не дала. Зато она заставила его прийти на похороны, хотя Кэрол говорила, что он собирался их проигнорировать.
Одна из монахинь, сидевших впереди, повернулась и бросила на нас испепеляющий взгляд василиска, прижав палец к губам. Мы покорно замолчали, но когда началась заупокойная месса, Лотти вновь забормотала:
– А пистолет у тебя есть с собой?
Я молча ухмыльнулась, сосредоточив внимание на священнике.
Он вел мессу на испанском языке с такой быстротой, что я почти ничего не понимала. Друзья Консуэло запели псалом, а священник произнес литанию[4], снова по-испански, так что я поняла лишь отрывки. Имена Виктории Шарлотты и Консуэло произносились неоднократно. Я уразумела, что священник в целом высказался так: мы оплакиваем жизни, не успевшие расцвести, но Бог все видит и воздаст каждому свое. Несколько позже. Да будет так. Я была поражена мудростью резюме, несмотря на его мрачность, зато миссис Альварадо, казалось, была полностью удовлетворена.
В общем, вся процедура заняла минут сорок, не более. Это включало также причастие, полученное всеми расфранченными девчонками, и членами семьи Альварадо. Орган, захрипев, заглох, храм начал пустеть. Бургойн отправился к миссис Альварадо. Я наклонилась и вытерла глаза.