Бабы и девчата, потерявшие кормильцев, женихов, мужей, сидели в сторонке в черных платках, старались не мозолить глаза своим печальным видом. К похоронным вестям уже стали привыкать, не голосили на все село.
Гуляйполе переживало свой звездный час. Война, смертные весточки «с фронтов», волнение. Но люди были еще достаточно сыты, сносно обуты и одеты, оснащены всем трофейным и верили в близость невероятного прекрасного будущего.
Над шляхом, над степью, над станцией звучали душевные украинские песни.
На станцию Гуляйполе прибыли одновременно два поезда. Один из Бердянска или Волновахи, второй – с севера, из Екатеринослава или Лозовой.
Северный поезд, как обычно, привез толпы голодных людей, мешочников, рвущихся, несмотря на военное время, на более сытый юг, на хлеба. А поезд из Волновахи был литерный: паровозик да один классный вагон.
Из классного вагона первым выскочил Юрко Черниговский, за ним еще несколько хлопцев охраны, Сашко Лепетченко, Лёва Задов, а затем – мрачный, насупленный, уже осознающий и свое особое положение, и тяжесть ответственности батько Махно. Последней на насыпь спустилась Галя Кузьменко, легкая, подвижная, в кожаной курточке и, как и все, перепоясанная ремнями. Ее закадычная подруга Феня тоже получила короткий отпуск и вместе с ней приехала в Гуляйполе.
Из вагона северного поезда вместе с селянами и торговцами вывалились пятеро явно городских людей, одетых бедненько, но совсем не так, как обычные пассажиры. И поклажи при них не было, так, портфельчики, саквояжики, сумки через плечо. То ли делегация, то ли гастролирующие артисты.
Это были отцы-теоретики московской «бумажной» вольности, члены Союза идейной пропаганды анархизма. Вместе с ними приехал и гравер секретного отдела большевистского ЦеКа Зельцер, выдавший некогда фиктивную справку Нестору о его учительстве. Был с ними и еще один залетный гость, с полуседыми длинными прядями волос, заброшенными за оттопыренные, варениками, уши. Всеволод Волин, человек ученый и блестящий оратор, верный слуга всемирной анархии.
– Ну и куда теперь? – спросил Сольский у Шомпера.
– Ты меня спрашиваешь? Я здесь тоже первый раз.
– До Гуляйполя отсюда верст пять, – ответил за Шомпера Аршинов. – Надо нанять извозчика.
– А на какие, пардон, деньги? – недоуменно спросил Сольский.
– Господа… Простите, товарищи! – обратился к ним Зельцер. – У меня есть деньги.
– А какие здесь ходят? – спросил Сольский.
– У меня есть всякие, – ответил Зельцер, усмехаясь. В руке он держал увесистый чемоданчик. Похоже, именно там и были «всякие».
Компания почти наткнулась на группу, окружившую батьку Махно.
– Куд-да? – осадил их вооруженный Юрко. Он осмотрел их с ног до головы, успокоился. – Идить через путя… Не мешайтесь тут.
Не заметив Махно, фигуру которого заслонял громоздкий Задов, москвичи повалили на станционную площадь. Здесь Нестора ждали несколько обычных и две пулеметные тачанки. Возле них – с полдюжины вооруженных конных. Степан и Гнат Пасько сидели на передках пулеметных тачанок.
– Простите, вы свободны? – обратился к Степану близорукий Шомпер.
Степан не сразу сообразил, в чем суть вопроса. От таких слов он уже отвык. Или не привык.
– Идить туда, там бричкы та возчикы, – махнул кнутом Степан, указывая на другой край площади.
Провожая взглядами москвичей, конные смеялись.
– Наверное, артисты, – сказал один. – Може, опосля шось съезду представлять будуть.
– От того, маленького, я вроди в Катеринослави в цырки бачив. Эклибрист чи… чорт його знае… якыйсь фокуснык, – пояснил второй.
– Хорошо б шось комическе показалы… посмияться трохи, – сказал мрачный Пасько.
Пока «артисты» осматривались, группа во главе с Нестором появилась у экипажей. Махно не сразу узнал бредущих по привокзальной площади своих давних приятелей, с которыми провел не один год в камере. И они тоже не в одночасье признали тюремного побратима в перетянутом ремнями человеке, с шашкой на боку и маузером, с папахой на длинных лохмах.
– Нестор! – первым произнес Аршинов и бросился навстречу другу. Но тут же наткнулся на массивную фигуру Задова, рядом с которым так же мгновенно вырос Юрко.
– Шо вам? – угрюмо спросил Лёва.
Но Нестор сразу узнал своих односидельцев. На его лице появилась улыбка, открытая, по-детски простодушная.
– Отойди, Лёвка, не заслоняй! – сказал он. – Это браты мои!
И он бросился к москвичам, стал с ними обниматься. Только Зельцеру, присматриваясь, подал руку.