Мы молчим, послушные,
Жмуримся на свет,
Чтобы не подслушали
Те, кому не след.
Только в бурю, издали,
В сумерки и гром,
Чтобы нас не выдали,
Ветками кивнем.
И порой — таинственно –
С солнечных высот –
Лист, такой единственный
Ветер принесет.
«Наш город мягко смыт туманом…»
Наш город мягко смыт туманом,
Я в нем бреду, как в тонком сне…
Быть может, я – за океаном,
Опять в потерянной стране.
Быть может, ты сейчас нежданно
Ко мне сутулясь подойдешь
Из душной нежности тумана –
На призрак пасмурный похож.
И приглядевшись близоруко.
И узнавая: «Это ты?»
Но, как во сне, уронишь руку
У заколдованной черты.
В тумане может всё присниться,
И то, чего давно уж нет.
В тумане даже наши лица
Моложе на семнадцать лет.
«Любовь не кончилась — она…»
Любовь не кончилась — она
Живьем разлуке отдана,
Чтоб в снах и в песнях длиться, –
И влагой перья вороша,
Слетает к ней моя душа,
Как в летний полдень птица.
Она – прозрачный водоем
В именьи облачном моем
И с радугой в соседстве, –
Где всё былое во плоти,
Где можно бусинку найти,
Потерянную в детстве.
Где можно молодость опять
Цветком ромашки ощипать
По лепестку — до «любит»…
Любовь не кончилась — она
Мне светит с голубого дна,
Из самой тихой глуби.
«Подниму, и вздохну, и брошу…»
Подниму, и вздохну, и брошу –
Пусть другой найдет на пути.
Счастья слишком большую ношу
Не по силам уже нести.
Для таких вот – слабых, усталых
Есть у Бога иной запас:
Видишь россыпь радостей малых?
Видишь, сколько? Они – для нас.
«Я, странник запыленный…»
Я странник запыленный,
Ищу в пути приют,
А мне воды соленой
Напиться подают, –
Смеются у порога,
Но я покорно пью:
У всех своя дорога,
Я выбрала свою.
«Я всё дальше в море уплываю…»
Я всё дальше в море уплываю
И никто не ждет на берегу.
Я еще борюсь, еще живая,
Но вернуться больше не могу.
Море всё пустынней и огромней,
Глуше рокот отошедших скал…
Только бы меня никто не вспомнил
И теперь обратно не позвал!
«Пахнет горькой водой и медузами ветер прибрежный …»
Пахнет горькой водой и медузами ветер прибрежный
И спешит, и, споткнувшись, лохматится пеной волна.
Что мне сила моя, что моя бесполезная нежность, –
Мне она не нужна, потому что тебе не нужна.
Если верной волной я вослед поплыву пароходу,
И твои берега захлестнет мой зовущий прибой,
Ты, как эта скала, оттолкнешь мою горькую воду,
И она отойдет, не опознана даже тобой.
«Был зябок недоспанный…»
Был зябок недоспанный
Вокзальный рассвет.
В нем слезы, как оспины,
Оставили след.
А воздух подслушанный
Был горек и чист,
Как тонко надкушенный
Сиреневый лист.
Над болью напрасною
Блаженно горя,
Вставала прекрасная
Чужая заря.
Но, дрожью железною
Трясясь и звеня,
Мы были отрезаны
От нового дня.
«Пусть захлопнулась перед нами…»
Пусть захлопнулась перед нами
Самоцветного счастья дверца –
Не скудеет земля цветами,
Не скудеет надеждой сердце.
И под небом чужого края,
Немотой его светлой глуби,
Изнывая и умирая,
Мы живем. Мы поем. Мы любим.
Может – близится праздник света?
Новым хмелем вскипает чаша?..
Нет безумней мечты, чем эта.
Нет святее тоски, чем наша.
«По песчинке стачивалась боль…»
По песчинке стачивалась боль,
Размывалась медленными днями,
Притуплялась, – так морская соль
И вода шлифуют жесткий камень:
И теперь он гладок, словно плод,
Округленный, не остроугольный, –
В нем лишь тяжесть, что еще гнетет,
Но не может оцарапать больно.
«От горя удаляясь, отдыхая…»
От горя удаляясь, отдыхая –
Вдруг изумиться: всё еще жива?
Под инеем легла полусухая,
Но крепкая октябрьская трава.
А утром солнце иней растопило,
Его роса по-летнему светла, –
Трава живет. Ей тоже больно было,
Но боль прошла. Почти совсем прошла.
«Так взлетает по стеклу оса…»
Так взлетает по стеклу оса
И звеня скользит, скользя влетает,
Но стекло заклятое не тает,
Но стоит запрета полоса.
Вверх и вниз, как в безысходном сне,
Нетерпенье звоном выдыхая,
Чтобы стать, легчая, высыхая,
Летним сором на чужом окне.
«На осенний пойду пустырь…»
На осенний пойду пустырь,
Чтоб в траву золотую лечь,
Чтоб в глаза – только свет и ширь,
А себя – словно бремя с плеч.