Вот полустанок. Дрогнув туго,
Остановились. Ветер спал.
Как пахнет свежим медом луга
И солнцем от нагретых шпал.
И снова лязг и ветер с дымом,
В глазу колючий уголек, —
И нежность к ним, к неповторимым
Привалам у чужих дорог.
2. Бохинь
То леском, то зеленой поляною —
Быстрый воздух так весело синь:
Налетел тишиной первозданною
Спящий в каменной чаше Бохинь.
Горы хмуро и тяжко придвинулись
Тихой влагой озерной дышать —
И нежданно-легко опрокинулись
В темно-сизую льдистую гладь.
А от свежего луга с избушками,
С их сухим деревянным мирком,
Пахнет мятой, еловыми стружками,
Деревенским парным молоком.
3. Цикламен
В лесной темнеющий покой
Ведут берез далеких вешки.
Так влажно-крепки под рукой
Сиреневые сыроежки:
Здесь в папоротник забрели,
А вот у пня укрылись двое —
Во мшистый холодок земли
Под настом розоватой хвои.
О жизнь! Что можешь дать взамен
Душе и ласковой и жадной
За первый хрупкий цикламен
Чуть лиловатый и прохладный,
И за вершин струистый звон,
Плывущий высоко над нами,
В прозрачно-голубой затон
С недвижимыми облаками!..
4. На Адриатике
На молу и ветрено и ярко,
Пеной стынет моря влажный пыл.
В давний день здесь лев святого Марка
Омочил концы державных крыл.
С той поры плывут волнами годы,
Трепет волн всё так же чист и синь,
Так же о дарах святой свободы
Возвещает стройная латынь.
Этот звон — и этот камень серый…
Если ж взгляд на Локрум подниму –
Вижу в дымке царственной галеры
Плавно уходящую корму.
5. Дубровник
На старинный светлый камень,
Утомленный солнцем и веками,
Лег вечерний розовый покой.
Дышит море матово и сине,
От хвои пушисто-ярких пиний
Веет сонной теплотой.
И над путаницей линий
Разлилось оранжевой пустыней
Небо. В нем покойно вознесен
Башни вырезной прямоугольник,
И в проеме легком колокольни –
Черный колокол времен.
«На склоне лес крутой и стройный…»
На склоне лес крутой и стройный
Еще стоит, еще живой,
Верхушки шепчутся покойно
Бегущей по ветру листвой.
И бестревожен щебет птичий,
И гнезда кре пки и теплы…
Но тронул краскою лесничий
Приговоренные стволы.
«Так в первый день — последнего мы ждем…»
Так в первый день — последнего мы ждем:
Он не обрушится лавиной снежной, —
Он вызревает медленным плодом,
Что в должный час сорвется неизбежно
И в смертное паденье увлечет
Весь трепет темного земного вдохновенья,
Всю теплоту любви, всю тишину прозренья, –
И будет боль. И эта боль пройдет.
«Бессильны легонькие весла…»
Бессильны легонькие весла
И лодка вдруг побеждена,
По берегам помчались ветлы
И громом стала тишина,
И белой пылью водопадной
Клубится гибель впереди, —
И знаешь: это беспощадно,
И шепчешь: «Боже, пощади!»
«Запах сырости и воска…»
Запах сырости и воска,
В крестном знаменьи рука.
Плач ребенка, гнев подростка,
Взрослых смирная тоска.
Вьется ладан серовато,
Узко вечности окно.
Всё бессмысленно и свято,
Всё — не нами решено.
«Так трудится над тайной кулака…»
Так трудится над тайной кулака
Мальчонка, пальцы крестного считая,
И вот — разжал, и вот — ладонь пустая
И пустоты смущается рука.
Но ты напрасно шепчешь мне: «Не тронь», –
Я старше, я добрей и осторожней;
Чтоб не найти руки твоей порожней,
Я в бедную не загляну ладонь.
«Как тень горы, упала тень разлуки»
Как тень горы, упала тень разлуки
На светлый луг — и он померкнул весь.
В траву напрасно зарываю руки, —
Я здесь еще — и я уже не здесь.
А за горой, над самой острой гранью
Висит заката розовая прядь:
Я уложу ее в воспоминанье,
Прикрыв глаза, чтоб складок не измять.
«Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые…»
Ну и пусть — глупые, ну и пусть — злые, –
Но мы так одиноки, Господи!
Такая огромная черная ночь стоит над нами.
Прости нам наши жестокие игры земные,
Мы как дети, что спать боятся,
Из добрых рук вырываются
И с игрушкой в руках — засыпают.
Не отнимай у нас игрушек наших, Господи!
Если возьмешь их —
За что схватимся,
Что прижмем к сердцу,
Зажмурясь и падая-падая-падая
Из ночи в ночь?..
ВРЕМЯ РАЗЛУК. Четвертая книга стихов (Нью-Йорк, 1971)
Посвящаю памяти моего отца