Наша жизнь еще пустынна и вольна,
Наши где-то утонули имена.
Так чудесна бесприютность и легка,
Как несущиеся в небе облака.
Только нас, увы, заметили с земли
И отправили за нами корабли.
Снова вьется муравьиная стезя,
Снова в небо неоглядное нельзя, —
И лишь память потаенная остра
О блаженной невесомости костра.
«Говорят:“Пора привыкнуть. Что ты…»
Говорят: «Пора привыкнуть. Что ты
Смотришь, как дитя на карусель,
Как баран на новые ворота,
На обыкновеннейший апрель?»
Но, идя тропой навстречу маю
В легковейном вишенном снегу,
Я вполне барана понимаю —
К чудесам привыкнуть не могу.
«Снова весенние фокусы…»
Снова весенние фокусы:
Прямо из зимней земли
Нежно-лиловые крокусы
Вылезли и расцвели.
Что же из этого следует?
Критик нахмурился тут.
…Следует? Бог его ведает!
Фиалки, пожалуй, пойдут.
РЯДОМ С ВЕСНОЙ
Сеется редкий дождь,
Солнце сквозит за ним –
Позолотило рощ
Серокудрявый дым.
Робкую тень мою,
Под ноги бросив мне,
Отняло вновь. Стою
В пасмурной тишине.
Капли щекочут лоб,
Словно и я жива.
Вот и опять светло —
И подросла трава.
«Пусть шорох желтого листа…»
Пусть шорох желтого листа
Смиреннее и суше стона, —
Но кровь зеленая чиста,
А смерть легка и благовонна.
И столько мудрой простоты
В ветвях, подъятых к небу строго,
Как будто ветви и листы
Не солнцу молятся, а Богу.
«Ветер дергает зонтик из рук…»
Ветер дергает зонтик из рук
В моросящий снежинками холод,
Треплет полы унылых старух:
Он, как дети, стремительно-молод.
Им он — облака свежий глоток
И весны безрассудный предвестник,
Первый белый озябший цветок,
Первых птиц позабытые песни…
Ветер, ветер, — прости мне вину,
Что, от слез леденящих слепая,
Я в твою молодую волну
Осторожной старушкой ступаю!
«Нет, в ней разрыва нет…»
Нет, в ней разрыва нет
И даже узелков,
В той нити, что на свет
Вела из детских снов.
И это я в игре
Касаюсь ворса лбом
На вытертом ковре
На серо-голубом.
И это схвачен мной
У мокрых скал морских
Подброшенный волной
Мой самый первый стих.
И это отдан мне
Весь мир из Божьих рук,
И я стою в окне
Вагона всех разлук.
Старушечья скамья
И стайка воробьев…
И там, должно быть, я –
Не вижу без очков.
«Из норки бурундук метнулся и исчез…»
Из норки бурундук метнулся и исчез,
По небу облако переползло спокойно.
Нет, жизнь не только боль – она и этот лес,
Она и этот блеск, и этот шорох хвойный.
Вот шишка под ногой подсохшая хрустит.
Вот рыжики во мху и капли в паутине…
Нет, жизнь не только боль, не только ложь и стыд,
Она – и этот день благословенно-синий.
«Вошел, как вестник…»
Вошел, как вестник
Иных миров, –
Светло суров, –
Коснулся песни
Концом жезла –
И душу сузил
В горячий узел
Добра и зла.
Кто славу любит,
Он узел тот
Легко разрубит,
По нем пройдет.
Кто правды жаждет –
Тот занемог,
Того развяжет
Последний вздох.
«Говоришь – толпа. Но ведь это люди…»
Говоришь – толпа. Но ведь это люди:
Мать, жена, возлюбленный, брат, –
Кто-то где-то их ждет, волнуется, любит,
Их приходу, как солнцу, рад…
Если ж нет у кого в этой дольней стуже
И родной души на земле,
Если кто никому и нигде не нужен –
Их тем более пожалей.
«Снова одинокая…»
Снова одинокая
Провожаю я, –
Отплывает легкая
Лодочка твоя.
И одна на пристани
Я слежу за ней, –
Я смотрю всё пристальней,
Вижу всё мутней.
Не слышны уключины,
Ярок тихий плес…
А глаза приучены
Щуриться без слез.
Так светла излучина
Твоего пути.
… А душа приучена
Говорить «прости».
«Жизнь была натянута, как парус…»
Жизнь была натянута, как парус,
Полный ветром солнечного дня,
Но к поре закатного огня
Штиль упал – и наступила старость…
И она мой парус убрала,
Скрипнула уключиной весла,
И на мой недоуменный зов:
«Доплывешь теперь без парусов!»
«Сидел мальчонка маленький…»
Сидел мальчонка маленький
С удилищем в руке,
Другой повис зеркально к ним
В струящейся реке:
Подошвами приклеился
И в облако повис,
И даже не разделся он,
А головою вниз.