И холмов оранжевых груди
Зеленеют, темнеют, блекнут…
Входят в дом озябшие люди,
Зажигаются светом окна.
А луга напивает плоско,
Белой дымкой ползет прохлада,
Пахнет ночь росой, и березкой,
И землей уснувшего сада…
Что тебе еще в мире надо?
«Было небо серо-жемчужным…»
Было небо серо-жемчужным,
Пухлый снег еще не обмяк,
И казалось радостно-нужным
В нем отметить глубокий шаг.
А за синью пятого шага —
Куст шиповника на снегу:
Жар его оранжевых ягод
До сих пор забыть не могу.
Столько грозных лет отшумело,
Но, презрев их злые дела,
Память выбрала эту мелочь
И к моим глазам поднесла.
«Круглый пруд с ладошку глубиной…»
Круглый пруд с ладошку глубиной,
Теплый ил на дне да жабий камень,
Но и небо, то, что надо мной,
Мчится в нем, сияя облаками.
Облаков валящийся размах
Проклубил и стаял невозвратно.
И на лягушиных головах
Мокро блещут солнечные пятна.
Небом подсиненная вода,
Солнцем шелестящая осока…
Словно бы от неба до пруда,
Как листу от ветки, недалёко.
«Еще звенело в трубах водосточных…»
Еще звенело в трубах водосточных,
Но в сумрак солнце прорвалось — и вдруг
На хмуром небе и холмах восточных
Встал радуги нежнейший полукруг.
Небесные ворота. Приглашенье
В покой вечерний, влажно-золотой,
Где светит нам смиренным утешенье
Печаль и чудо жизни прожитой.
НА АДРИАТИКЕ
Под серой глыбой крепости старинной
Вздыхает море мерно и тепло.
Оно у берега колышет чинно
Густое изумрудное стекло.
А дальше — ярче синева морская,
Она искрится, светится, поет,
Она зовет, сияя и лаская,
В далекий край, под новый небосвод.
Но я люблю и неподвижный камень,
Монахинь черных и голодных коз, —
Как тот, кто здесь неспешными веками
Мальчишкой смуглым и беспечным рос.
И юношей, уйдя в пути морские,
В грозящий пеной океанский вал, —
Светлейший храм Заступницы Марии
С неколебимой верой призывал.
«Стою и щурюсь удивленно…»
Стою и щурюсь удивленно
На блестки в тающем снегу,
И первой бабочке лимонной
Не улыбнуться не могу.
Мне было тяжко, было больно, —
Каким же чудом я полна
Весенней радости невольной,
Неотвратимой, как весна?..
КАРТИНКА С УЛИЦЫ
Старичок и рыжий пес,
Угол улицы, киоск,
В нем по пояс, как валет,
Продавец сырых газет.
Вздув суконное плечо,
Медь считает старичок,
А газету в теплый рот
Псу вильнувшему кладет.
Так идут они домой,
Пес веселый, он хромой.
К дому короток пробег.
Сыро. Тихо. Будет снег.
«Укрывая ветвями лису…»
Укрывая ветвями лису,
Снегиря замедляя полет,
Где-то в русском далеком лесу
Оснеженная елка растет.
Хлопья снега повисли на ней,
Словно нежные кружева,
И мерцают разливом огней
В недозволенный день Рождества.
То видение, а не забава —
Свет над миром, лежащим во зле.
И поют над ней ангелы: «Слава
В вышних Богу и мир на земле!»
«Пока одни подснежники цвели…»
Пока одни подснежники цвели
И опушились вербы серебристо,
И пахло от протаявшей земли
Еще пустынно, холодно и чисто.
Ручьями пели бывшие снега,
Земли раздетой зимние одежды,
И в эту ночь страстного четверга
Брели по мраку огоньки надежды.
Их осторожно, медленно несли
Сквозь этот мрак, еще такой печальный,
Навстречу Солнцу сердца и земли,
Навстречу близкой радости пасхальной!
«Хорошо бы отстать от погони…»
Хорошо бы отстать от погони
За придуманным счастьем людским,
И остаться на солнечном склоне,
И довериться соснам моим.
Хорошо бы на теплом обрыве
Безымянной повиснуть сосной,
Чтобы время ленивей, ленивей
Облаками текло надо мной.
Чтоб веткам раздаться просторней
В чистом ветре и синем тепле,
Чтобы крепче змеистые корни
Прижимались к любимой земле.
«Зелень первая чуть наметится…»
Зелень первая чуть наметится,
Чуть побрызгает теплый дождь,
Золотистые ивы светятся
В наготе сероватых рощ.
А у пня прохладно-фарфоровый
Белый крокус тихо расцвел,
Ожидая прилета скорого
Птиц, и песен, и первых пчел.
В БОЛГАРИИ
Было жить чудеснее и проще,
Видеть солнца ранние лучи,
Темные ореховые рощи,
Горные холодные ключи.
Виноградник на холме пологом,
Буйволов неспешные стада –
Долгий день, благословенный Богом,
Данный мне однажды навсегда.