Над обрывом, под звездой падучей,
На семи ветрах листвой звеня,
Распахнусь рябиною над кручей
В предвкушеньи будущего дня.
«На холме у церкви, на рассвете…»
На холме у церкви, на рассвете
Просидеть блаженных полчаса…
Иногда чудесно жить на свете –
Этот щебет, холодок, роса…
За горою рденье огневое,
Миг – и солнца золотой поток,
И тепло прозрачное, живое,
Божьей лаской греющее лоб,
И дымок от сохнущей скамейки,
И росой тяжелая трава,
И, со сна и трепетны, и клейки,
Молодых березок кружева…
В лагере в лесу проснулись дети –
Утренние звонки голоса.
На холме у церкви, на рассвете,
Как молитва, эти полчаса.
«Я уцелела, доплыла…»
Я уцелела, доплыла,
Взобра лась на уступ.
Она мала, моя скала,
Прибой у самых губ.
Скала в серебряной пыли,
Сверкает, как слюда.
И тени нет, и нет земли,
Вокруг одна вода.
Прибой у дальних берегов,
Как белая змея…
Нет больше чувств, нет больше слов,
Есть только мир и я.
«Отомкнуть земные двери…»
Отомкнуть земные двери,
Разойтись волной…
Ни разлуки, ни потери
Больше ни одной.
Только мерное движенье
Вечного огня
И покой уничтоженья
Мира и меня.
«Листва сошла и веткам легче стало…»
Листва сошла и веткам легче стало,
Прозрачный воздух омывает их.
Мы устаем – и дерево устало,
И даже ветер умирено тих.
Он будет веток бережно касаться
И зимнему не помешает сну,
Но как им будет сладко просыпаться –
Подумать только! – КАЖДУЮ ВЕСНУ!..
ПОЭТИЧЕСКИЕ ПЕРЕВОДЫ
С СЕРБОХОРВАТСКОГО
ИВАН ГУНДУЛИЧ (1589—1638)
СЛЕЗЫ БЛУДНОГО СЫНА
ПЛАЧ ПЕРВЫЙ. Согрешение
…расточил имение свое, живя распутно.
От Луки 15, ст. 13
Горько слезы лью потоком,
слезы горестного плача,
те, что блудный сын жестоко
проливать когда-то начал;
так и я грехи оплачу —
слезы в слезы, плач во плаче.
Божье Слово, Сын предвечный,
смертной плотью одеянный,
чтоб от смерти мир излечен
был – и жизнь навек дана нам,
Слово, что в едином лике
человек и Бог великий, —
да слетит к нам дух Господень
пресвятой, живой, единый,
дух, что от Отца исходит
и Тебя — от Бога-Сына, —
в голос мой войди, как в чуде
пусть ему внимают люди.
В благости Твоей безмерной
Ты прости мне, Иисусе,
если что скажу неверно,
если в чем и ошибусь я, —
слабость только человечна.
Божья мудрость бесконечна.
И, оглохнувшую совесть
чтоб склонить на покаянье,
расскажу ей эту повесть лжи,
обмана и страданья.
Кто раскаялся, тот может
ждать прощенья властью Божьей.
Так и врач вскрывает смело
рану, гной ее счищая,
тех червей, что гложут тело,
не гнушаясь, не смущаясь;
боль пройдет. Омыто кровью,
долгое придет здоровье.
Ты себя узнаешь, грешник,
в этом горестном примере:
кайся же в грехах кромешных,
обратись к добру с доверьем.
Божья милость крепче,
выше нынешних грехов и бывших.
День — по ночи, человека
по его кончине судят.
Милость Вышнего от века
с тем, кто жарко верит, будет.
Верь, надейся, приготовясь
слушать грешной жизни повесть.
В роще, где дубы столпились
над стесненными кустами
и над пропастью склонились
исполинскими стволами,
а над ними гор вершины
высят снежные седины, —
сын, свою наследства долю
расточивший, блудный нищий,
видит желуди — их вволю
для животных сытной пищи.
Без еды, без сил, без крова
он упал у пня сухого.
Так, вздыхающий в пустыне
и от голода бессильный,
он завидовал скотине
и еде ее обильной,
и мечтал поесть в уныньи
пойла, что хлебают свиньи.
Он, сменивший в святотатстве
столько доброго на злое,
нищенством сменив богатство,
имя честное — хулою,
в горькой вопиет обиде,
сам себя в себе не видя:
— Я ль тот юноша прекрасный,
юноша, желанный всеми,
кто в любви и неге страстной
проводил беспечно время, —
знатен, славен, избалован
лестью, службой, взглядом, словом?
Если я, увы, всё тот же, —
где тогда мой пурпур модный,
мягкость шелковой одежи,
к телу льнущей благородно?
Где пиры мои и слуги,
где друзья и где подруги?
Ах, себя в себе не зная,
видно — уж не тот я ныне, —
всеми брошен, изнывая,
в этой каменной пустыне,
даже голый этот щебень
холодом ко мне враждебен.
Вместо пищи мне роскошной
в золотом покойном зале,
вместо слуг, что денно-нощно
моего приказа ждали,
вместо пышной мне постели,
где младые сны летели, —