Как ручьи и реки в море
влиться отовсюду мчатся,
так в мое большое горе
беды худшие стремятся,
все в одном сливаясь хоре,
словно я — такое море.
Как другие, что тоскуют:
было счастье — и не стало,
так и я познал такую
боль — и вспомнил смерти жало.
Ибо всё утратил разом —
свет, добро, здоровье, разум.
Если жаль другим бывает
отчего лишиться дома,
край родимый покидая,
эта горечь так знакома
мне, в пути моем бездомном,
в мире диком и огромном.
Если плачутся другие,
что долгов их давит тяжесть,
как отдам свои долги я —
не могу придумать даже:
не загладить сотой части
зла, что причинили страсти.
Если плотью кто болеет —
не найдет себе покою,
но насколько тяжелее
мне с моей больной душою!
Грех, со мною не раздельный,
мне грозит косой смертельной.
Если только слово злое
совести иной докука,
боль мне сердце рвет надво е,
и моя огромна мука:
ибо в злобе я, несчастный,
ввергнул жизнь в позор ужасный.
Если смерть несет смятенье
к ней приговоренным людям,
злей, страшней мое мученье
на пороге смерти будет:
я, с моей душою грешной,
брошен буду в ад кромешный.
Силы нет снести унынья,
сердце рвется покаяньем,
сколь велик был грех доныне —
велико теперь страданье.
Знаю — грех велик, но всё же —
больше милосердье Божье!
Больше Божье милосердье
всех моих земных пороков,
Он карать не станет смертью
кающегося жестоко.
Так чего ж я жду, робея?
О душа, к Нему, скорее!
Он убогих утешенье
и прибежище для нищих,
милосердье и прощенье,
что находит тот, кто ищет.
Путь — истина — жизнь — и двери:
Божий дар смиренной вере.
Если жестче я, чем камень,
холоднее льдины белой, —
залит весь теперь слезами,
солнце милости согрело:
так вода и камень точит,
солнце в небе лед растопит.
Будет, будет! Миру воздан
темный дар в довольной мере,
я для лучших целей создан,
чем земные. Землю — зверям,
в небесах же сердце ищет
вечное себе жилище.
Горе мне! Чтоб для утробы
я оставил пир блаженный!
Для земной и горькой злобы
хлеб небесный и нетленный,
ангельских даров избыток,
путникам святой напиток!
Небеса, росой слетите,
сердце милостью спасая,
облака, дождем падите,
праведника омывая,
о земля, раскрой глубины
и Спасителя роди нам!
Вот встаю от зла поспешно,
вот иду к отцу родному, —
отмывая плачем грешной
жизни грязь, бегу я к дому,
и, упавши ниц, промолвлю
и с молитвой и с любовью:
Отче вечный; слов не знаю,
мой язык проклятьем связан
зла, что я припоминаю,
и о нем сказать обязан:
грешен, грешен я душою
перед небом и тобою.
Грешен, грешен я, несчастный,
пред твоим подобьем, Отче,
потому влачусь в ужасной
темноте кромешной ночи;
но твоя святая милость
в покаянии открылась.
Дорогой отец и милый,
вот к тебе пришел я снова,
накажи за всё, что было,
и уйду от света злого:
я твой сын, в слезах, смиренный,
жизнь моя — твой дар бесценный.
Трепещу в тоске, о Боже,
и в отчаянной надежде, —
звать отцом Тебя? Быть может,
не ответишь мне, как прежде,
называя мотом лживым,
молвя в гневе справедливом:
«Ты ли, выродок, присвоил
Моего названье сына?
Может солнце огневое
мрака породить пучину?
Так и белый голубь тоже
ворона родить не может.
Я добром и правдой славен,
ты же злобен нечестиво,
Я всех правильнее правил,
Мною красота красива, —
ты же мути всей мутнее,
сам грехов своих чернее.
Чистоты Я ключ утешный,
ты же грязно предан блуду, —
тяжко ты пред Богом грешен,
Я твоим судьею буду, —
Я ведь мудрость, разум, знанье,
ты — слепое о слушанье».
Я боюсь, что так, о Боже.
Ты в ответ воскликнешь ныне, —
но ведь Ты отец мой всё же
в бесконечной благостыне…
Как Тебя мне звать иначе?
Нет, скажу: «Отец мой!», плача.
Что со мной! На это имя
разве право я имею!
Между слугами Твоими
места требовать не смею:
стать слугою самым малым
было б счастьем небывалым!
Кинув разум, теша прихоть,
я, когда-то именитый,
ныне должен горе мыкать, —
сокрушенный и убитый.
Сохну, гибну, алча пиши,
жалкий, грустный, голый, нищий.
Вспомню, ах, как непорочно
жизнь моя текла с Тобою, —
умереть мне легче — точно
я прощаюсь сам с собою.
Лишь надежда мне спасенье —
есть раскаянным прощенье.
Да, я нищий, тот, который
открывает без смущенья
язвы тайные для взора,
чтобы вызвать сожаленье.
О, воззри на эти раны —
смилуйся над покаянным!
Смилуйся, Отец мой! в боли
сына грешного помилуй,
что в пыли простертый молит,
льнет к ногам Твоим уныло, —
о, прости, Отец предвечный,
милосердьем бесконечный.
Не таюсь и сам открою:
велики грехи и гадки,
грех стоит передо мною
в суетной его повадке,
и дела мои другие
и нечистые и злые.