Дошла до этого — снова забилась в истерике. Выкрикивает только:
— Гад!.. Гад!..
Лицо ладонями закрыла, трясется вся. Керимова подсела к ней, обняла, стала по голове гладить, сказала что-то вполголоса, — та доверчиво приткнулась к ней, постепенно затихла. А Керимова нам знак подает: идите, мол, окончилось собрание.
Впервые в жизни шевельнулось во мне странное чувство. Не знаю, как назвать его. Может быть, обида. Только на кого?
На себя? Ведь это я должна была с добром подойти к Нинке: все-таки в одном этапе прибыли, она вроде бы тянулась ко мне. У меня же, как и у Керимовой, в дипломе написано: преподаватель… А это значит, и педагог, воспитатель. Только какой из меня воспитатель, если самою меня еще перевоспитывать и перевоспитывать?
После отбоя, забравшись на свою верхотуру, я долго лежала без сна. Мысли были нескладные, прыгали с одного на другое, но одна кольнула и теперь не дает покоя: по распределению я могла попасть в школу; что же вложила бы я в своих подопечных?
Нет, это не самобичевание, я не унтер-офицерская вдова. Просто учусь объективно смотреть на себя. Видишь, с каким опозданием приходится этому учиться. Но, как говорится, лучше поздно… Впереди еще долгая жизнь. Хочется жить по-человечески. А этому тоже надо учиться.
Судьба человека складывается из случаев. Цепочка случаев — и есть жизнь. Случилось это, а могло случиться другое. Теперь я не знаю, что со мной стало бы, не сведи нас с тобой древняя Ниса. Это ведь тоже случай. Я с ужасом думаю: его же могло не быть. Ты мог приехать в другой день или не увидела бы тебя, не окликнула…
Крепко-крепко целую.
Твоя Вера.
7 мая.
«В тот день я на занятия не пошла. Стыд огнем жег. Казалось, что каждый сразу догадается, что со мной произошло. В баню, правда, сходила, мылась с остервенением, но все равно чувствовала, будто липкой грязью покрыта. Отвращение к себе ни смыть, ни подавить не могла. По дороге домой купила вина и до вечера отхлебывала помаленьку в одиночестве, с тоской смотрела в окно. Жизнь казалась ненужной, постылой. Пыталась убедить себя, что ерунда, со всеми рано или поздно бывает. Ну, что тут такого! А Игорь этот, может, и впрямь моя судьба. Парень ничего себе, симпатичный. И машину имеет. А что, в самом деле, может, это любовь с первого взгляда? И на всю жизнь?
Игорь не появлялся целую неделю. Я извелась совсем, кляла и себя, и его, чего только не передумала. Больше всего боялась, что ребенок все-таки может быть. Что тогда? Быть матерью-одиночкой всем на осмеяние? Или к помощи медиков прибегать? Но это ужасно!..
Посоветоваться было не с кем, и я все свои боли и страхи носила в себе. В конце концов черт с ним, с Игорем. Лишь бы все обошлось, а он уж нужен мне, как собаке боковой карман. Плюнуть, растереть и забыть. Увижу случайно на улице — не замечу. А если подойдет, скажу удивленно: „Вы ошиблись, молодой человек“. И пройду мимо, стройная, красивая, независимая. Пусть локти себе кусает.
Лишь бы все обошлось…
И вдруг однажды стучат. Открываю — незнакомый мальчишка.
— Мне Смирнову Веру.
— Это я.
— Вот письмо.
Сует записку.
У меня сердце оборвалось. Села за стол, глаза закрыла, а в голове кровь стучит: это он, это он… Наконец стала читать.
„Невестушка моя, прости, замотался. В восемь вечера будь готова, заеду и увезу тебя в тундру“.
Подписи не было.
На часах едва за три перевалило, я только из университета пришла. Намечала в библиотеку сходить, позаниматься, „хвост“ надо было ликвидировать, да какое тут!
Я и забыла сразу. Стала суматошно тряпки свои перебирать — что надеть. Одно платье примерю, другое, все не нравится. А мысль только одна — радостная: не забыл, не обманул, помнит…
Вот тут я узнала, что не придумывают писатели, когда про внутренний голос пишут, про второе „я“. И в самом деле, вдруг это второе „я“ просыпается во мне и трезво так урезонивает: дура, что ты суетишься, мечешься, он, может, опять только на это рассчитывает, покатает на машине, а потом ночевать останется. Ты же в шлюху превращаешься.
У меня же на все один ответ: ну и пусть, пусть, он ведь не забыл, не бросил. Пусть будет как есть.
Через час так насуматошилась, что прилегла без сил и уснула. Проснулась, будто толкнул кто, кинулась к часам. Шесть! Тут мои нервы не выдержали, разревелась! Потом нашла в буфете остатки вина, выпила, будто бы — полегчало.
Встала перед зеркалом, смотрю на зареванное лицо, и так мне горько стало. Ну, что я в самом деле суечусь, жду его, готовлюсь. Зачем он мне? В кошки-мышки играть? Доиграюсь до больницы. Взять да уйти. В библиотеку, в кино, куда угодно. Пусть не думает.
Но понимала, что никуда не уйду, дождусь и поеду, куда повезет.
В конце концов надела вытертые на швах до белизны джинсы, черный свитер-водолазку, повседневные туфли. Крестик на цепочке примерила и оставила — пусть посверкивает, не Золушка же.
А в остальном, решила, все правильно, нечего перед ним выпендриваться, подумаешь — жених! Много вас таких…
Вроде бы компромисс был найден, со вторым „я“, не слышно было его, унялось, примолкло.
Я настраивалась, спокойствие в себе нагнетала, но едва зашумел мотор под окном, как все мои рассуждения вон из головы. Жаром всю обдало. Выскочила навстречу, даже не услышала, щелкнул ли замок, не до того было. Так и летела к нему, искала глазами, лицо его увидеть хотела — искренность в нем прочесть, надежду свою укрепить.
Но и сейчас не знаю, вспомнить не могу, что я там прочла. Остановилась перед машиной сама не своя. Как только сердце из груди не вырвалось. А он дверцу распахнул, выглянул изнутри, сказал негромко:
— Поехали.
Темно было, лица его не разглядеть, как следует, да я уже и не смотрела на него, сидела, словно, истукан. Он молчал и я молчала. Так и доехали до новой гостиницы.
— Все готово, нас ждут, — сказал Игорь.
Я не спросила, что готово, кто ждет. Вылезла. Он стекла поднял, дверцы запер, под руку меня взял и повел через холл в ресторан. Там народу много было, оркестр играл, несколько пар танцевали между столиками.
Но едва мы вошли, оркестр внезапно смолк и тут же грянул мендельсоновский свадебный марш.
За одним из столов в дальнем конце зала поднялись какие-то люди, стали аплодировать, глядя в нашу сторону. Все в ресторане тоже с любопытством обернулись к нам.
У меня было такое ощущение, точно я голая иду по этому ярко освещенному нарядному залу. Замедлив шаг, я растерянно посмотрела на Игоря, но спросить ничего не смогла, сил не было. Наверное, вид у меня был жалкий, загнанный. Игорь пожал мне руку и улыбнулся ободряюще: все идет как надо, выше голову.
Так мы и прошествовали через зал: я в полуобморочном состоянии, Игорь — словно хозяин.
Стол был накрыт густо и щедро. Едва мы сели с торца, как поднялся с бокалом в руке парень в кружевной прозрачной рубашке (пиджак был накинут позади на спинку стула) и заговорил негромко. Сразу стало тихо.
— Это Сапар, — шепнул Игорь.
— Дорогие Игорь и Вера! Позвольте от души пожелать вам здоровья, благополучия и кучу детей. Будьте счастливы! — Сапар выпил залпом и бросил бокал на пол — тот рассыпался со звоном. — Горько!
— Горько! Горько! — завопили за столом.
Игорь обнял меня сильными руками и поцеловал. Потом шепнул недовольно:
— Сядь.
Я покорно села.
Он налил мне. Кажется, это был коньяк. Я выпила, тепло разлилось в груди, ясность возвращалась. „Наверное, думают: вот рохля, голову от счастья потеряла, не такую бы жену надо Игорю…“ Стыдно стало и обидно.
— Это что, наша свадьба? — спрашиваю вроде бы иронически, с усмешкой, а у самой, чувствую, голос рвется.
— Конечно, — отвечает он как само собой разумеющееся, даже плечами пожимает. — Давай я тебе бутерброд с икрой сделаю.
Здесь и икра была кетовая и много еще всякого.
За столом ели и пили, громко разговаривали, время от времени кто-то вставал и произносил тост, заканчивающийся неизменным „горько“. Игорь — целовал меня как-то торопливо, наспех, точно неприятно уже было ему все это.