Большеротый торжествующе оглядел присутствовавших и, с полным отсутствием понимания причин внезапно повисшего над покоем и грубо ощутимого, как брюхо панцирного слона, тяжелого молчания, возобновил рассказ:
– Он захрипел, выпучил глаза, и умер.
Молчание еще потяжелело, словно слон выпил несколько ведер пива. Наконец, Йормунрек сказал:
– Я тебе что велел сделать?
– Убить Синдреда отравленной рыбой! – по-прежнему торжествующе выпалил Эцур.
– А ты что сделал?
– Убил Синдреда отравленной рыбой? Что, лучше было рыбу-пилу взять и его ей запилить? – до Эцура, похоже, стало помалу доходить, что им по какой-то причине недовольны.
Йормунрек покраснел. Биргир принялся рыться в пыточном снаряжении, вполглаза следя за конунгом. Йормунрек побледнел и пробормотал:
– Кто ж мне Барда заменит…
Голосом погромче, он сказал, полуобратясь к Эйольву:
– Пиши! Награду за голову Эгиля Сына Лысого удвоить до восьми марок золота, если мертвый, и до шестнадцати, если живой!
– Это дело, – вполголоса пробухтел в кружку Берг-Энунд. – Я бы за него еще эйрира три накинул, да свободного золота нет.
– Вот с тобой, жаба двуногая, умом траченая, что делать, – конунг уставился на Эцура. – Это безобразие с рыбой кто-нибудь видел?
– Да, конунг! Шатер был открыт с одной стороны, и многие видели и слышали, что бывает с теми, кто идет против во…
– А как они тебе уйти дали? – перебил конунг.
– Как я Синдреда ударил, его карлы на миг обмерли, ну, мы все на снеккар, и ходу. Несколько за нами погнались, на причале их порубили.
«А что сталось с животным кунгурой?» – хотел спросить Горм, но решил воздержаться.
– Так что ж мне тебе определить… – конунг нехорошо улыбнулся, точь в точь как он улыбался много лет назад, сидя с удочкой на пристани в Йеллинге, болтая босыми ногами над водой, и собираясь нарочито медленно насадить на крючок очередного червяка.
В виде предложения, Биргир поднял в воздух щипцы, губки которых багрово светились. Йормунрек покачал головой. Палач порылся в мешке, лежавшем на полу, и вытащил бурав. Горм уже принялся прикидывать, какая чувствительная Эцурова часть будет первой намотана на витую железяку, и сколько витков выйдет, пока Йормунрек смотрел то на Большеротого, то на бурав.
Ворон одним глазом, в котором багрово отражался огонь, глянул на пыточные принадлежности, и сказал:
– Все мы только орудия в руке Всеотца.
Впрочем, Горм заподозрил, что звук мог исходить и не от птицы, а от сидевшего в кресле. Тот был облачен в длинное черное одеяние. Клобук скрывал лицо, а длинные рукава – руки.
Конунг оправил рукой бородку и уточнил:
– Что я тебе приказал, то ты и сделал, так?
– Да, конунг! Слово в слово!
Воспитанник и ученик Торлейва рассмеялся.
– Эйольв, еще пиши. Я наказываю за невыполнение приказов. Я не стану наказывать того, кто выполнил мой приказ слово в слово. Только вот что, Эцур… Мне не нужны карлы с избытком ума, но столько дури, сколько ее в твоей жабьей голове, это уже слишком. Ты больше мне не служишь. Бери свой рабами заблеванный снеккар, и чтоб духа твоего здесь не было.
– Но конунг… Конунг… – Эцур упал на колени.
– Поймаешь Эгиля, тогда можешь вернуться. Биргир, помоги ему спуститься по лестнице.
Вместо того, чтобы встать, Эцур шустро побежал к лестнице на четвереньках. Подоспевший Биргир успел дослать его в направлении ступеней мощным пинком в зад. Вопль бывшего карла вызвал легкую улыбку на лице владыки.
– Что ж, раз Синдред убит, и во славу Одина, Реккаред, видно, уже послал ратную стрелу. Пойду на Толаборг, пока их дружина не собралась.
– Во славу Одина, – повторил вроде бы уже точно ворон.
– Кормилец Воронов не поднимется по Тегаре до Толаборга. Слишком глубоко сидит, – заметил Торлейв. – На мель сядет от города вик за семьдесят.
– Кормилец Воронов останется здесь, как и другие наши корабли.
– А на чем пойдем? – спросил Гудбранд.
– Это у меня схвачено.
– Конунг, есть другая забота, – вступил Горм. – Сколько карлов ты берешь, и на сколько дней?
– Две с половиной тысячи, и пропитание им нужно только на дорогу. Дальше Гуталанд прокормит.
– На две с половиной тысячи в Скиллеборге дорожных запасов хватит… – Горм замолчал, считая в уме. – На десять дней, и это считая ржаную и полбенную муку. Что с мукой на корабле делать? Болтушку разве что? С нее не навоюешь.