– Теперь представь еще, что тебе надо держать направление не прави́лом, а рулевым веслом из лиственницы, которое весит столько же, сколько и ты, и, кстати, тонет в воде, а весельный порт…
– Ладья нам наперерез! – закричал впередсмотрящий Гьюки.
– Ну копье ж мне под ребро, – сказал Хёрдакнут. – Откуда здесь взялись эти бодричи?[36]
На ладье, Годлав предвкушал легкую добычу, оглядывая кнорр. Семь портов для весел в борту, одна мачта с тяжеленным косым парусом из промасленной шерсти, бочки, видно, с китовым жиром, и какое-то угловатое, прикрытое запасным парусом сооружение ближе к корме. Трое воинов в кнорре возились у этого сооружения, развязывая ремни, проходившие поверх паруса. Мальчишка снимал с форштевня белый щит. На корме, высокий воин в кольчуге, подпоясанной широким и богато отделанным – даже на изрядном расстоянии уже был виден блеск золота – поясом, поднес к лицу рупор.
– Ближе подходите! Бодричи! Кошкоеды! Маму вашу лютичи у конюшни дрючили! Хотели с лошадью спознаться! Сподобилось им обознаться! – зычно закричал шкипер кнорра.
– Лютичи мою маму?! Готовьте крюки! Ты, на корме, мой! – проорал в ответ Миклот, тряся топором.
– Всем вам смерть придет! Ты, у трубы! Трубу спасешь – тебя одного вытащим!
– Чересчур они борзеют, и к бою вроде и не готовятся… – вслух задумался Годлав, всматриваясь в возню на корме кнорра. – Стой, «вытащим?»
Вдруг он закричал рулевому:
– Готовься к повороту фордевинд! У доней камнемет! Трави шкоты!
Годлав ударил зазевавшегося шкотового в ухо, сбив его с ног, и сам отдал шкот, готовясь к повороту.
– Руль на ветер! Выбираю! – Годлав подбирал шкот, с ненавистью смотря на кнорр. Его шкипер, видно, в досаде, хлопнул себя обеими руками по коленям, и что-то сказал воинам у камнемета. Один из них развел руками, и перекинул только что снятый им ремень обратно через парусную ткань.
– Поворот! – крикнул Годлав.
Рулевой положил руль под ветер. Со скрипом, рея передвинулась в новое положение. Ладья легла на курс, прочь от кнорра и убийственных летающих булыжников.
– Гуннлауг, змей лживый, точно смерти нашей хотел! Небось этот же, в поясе и со шрамом, его и подослал! Не верь доням, ни одному из них не верь! – Миклот все тряс топором. – Убью Гуннлауга! Вниз лицом закопаю! Стельную корову на его могилу приведу помочиться!
– На его могилу мочиться такая очередь с коровами соберется, ручей потечет, – Годлав уныло почесался, достал из-под лавки мех, откупорил, и отхлебнул. Удалявшийся кнорр продолжал медлено идти вполветра. С его кормы блеснуло что-то светлое.
– Они нам задницы показывают! – совсем без нужды объяснил Челодрыг у трубы.
На кнорре, Кьяр спросил Хёрдакнута:
– Верно Гуннлауг нас выдал?
– Кому ж еще, копье ему под ребро! Зря я его там же и не убил. Во-первых, от Само, может, меньше был бы откуп за его непотребства, во-вторых, этот сквернавец на своем дырявом снеккаре к бодричам бы не подался. А им, не иначе, до нарвальих бивней охота, – ярл потер шрам на лице.
– Вот что, не повезем мы эти бивни в Бирку, а возьмем мамонта, пару дюжин конников, и берегом пойдем в Зверингард, бодричам их и продадим, за серебро или за янтарь. Лихой народ, нетерпеливый, покупают не торгуясь, а не боятся никакой смерти, кроме утопления. И вот еще утопления посредством камнемета… Двести марок серебра берет кузнец в Хроарскильде за камнемет, но он того стоит. В следующий раз на север пойдем, точно надо будет купить, – сказал Хёрдакнут, заглядывая под парусную ткань, под которой на жердях досушивались пять ушкуевых шкур.
Глава 8
Осенью, лесные кабаны разожрались и обнаглели – некоторые из них не только лопали водившиеся в лесу в обилии дикие орехи и каштаны, но и наведывались в сады и огороды на выселках. Возле одного из садов, за дальним хутором Скулистофт, Хельги и Аса и подстерегли стадо после одного из первых снегопадов. Следы на свежем снегу читались, как руны на рунном камне, и охотникам ничего не стоило приготовить засаду на пути кабанов, пока темнело. Едва зашла Сунна, тут же выкатилась полная луна, освещая заснеженный лес, величествовавший в тишине и безветрии.
Тишина, впрочем, держалась недолго – скоро замершие за деревьями или в наскоро собранных из ветвей схронах свиноловцы услышали шорохи, трески, пыхтение, и хрюканье стада, идущего на жировку. Впереди шла матерая свинья, за ней – три рюхи помельче. За самками увязался, скорее всего, чуя их скорую течку, что бывала раз в два года, здоровенный секач с клыками, друг другу навстречу загибавшимися дугами из мощных челюстей. Хельги пять раза проухал филином, обозначив секача как свою цель. Аса ответила одним криком неясыти: «Кувитт!» – заказав матерую свинью. «Гхук, гхук» сыча раздались из-за дуба, за которыс прятался ловчий Ламби. За ним, молодой гаевщик Карли ни на лепту неправдоподобно трижды свистнул козодоем – козодои еще за три недели улетели зимовать южнее. Кабаны, похоже, были знакомы с повадками козодоев не лучше, чем Карли, и продолжали безучастно брести к засаде. Когда матерая свинья оказалась шагах в пятнадцати от первой схроны, ловчий ху-хуукнул самкой филина.