– Кому как, – пробормотал кузнец. – Потом объяснишь.
– И малые дети знают, – шепнул Неррет. – Наконечник гарпуна с отравой должен быть костяной, с железным яд не сработает.
Таращась на Тиру, Йормунрек закрыл рот, потом снова его открыл.
– Погасите факелы, – сказал Горм.
Несколько дружинников, сидевших за столами, последовали его предложению. Едва озаренная багровыми отблесками пламени, Тира вновь повернулась, подняв обе руки в воздух, затем опустив, и сделав пару чужестранных плясовых шагов. От каждого ее движения, между золотыми полосами шли волны синего и зеленого света, на миг изнутри озаряя призрачные знаки колдовских письмен.
– Красота-то какая, будет что на старости лет вспомнить, – сказал Торкель.
– Зажигайте факелы, – Горм подошел к Тире, подобрав с пола плащ, чтобы накинуть ей на плечи.
Анасса движением руки остановила ярла:
– Больше трех лун, каждый день Саппивок и Неррет по нескольку часов наносили эти узоры серебряными и золотыми иглами, вживляя в кожу золото и впрыскивая светящиеся соки морских тварей. Пусть Йормунрек конунг любуется, как выполнена его воля.
– Моя воля? – только и смог наконец сказать конунг.
Горм шагнул к столу и взглянул конунгу в лицо, кулаками опершись на столешницу:
– Конунг, ты сказал: «Отдай ее шаманам.» Я это сделал. Ты сказал: «Пусть сделают узоры.» Узоры нанесены. Ты сказал: «Чтоб все ахнули.» Все ахнули. Ты сказал: «Чтоб всю жизнь вспоминали.» Твой ярл Торкель уже обещал вспомнить увиденное на смертном одре. Все слово в слово.
– Это правда, – подтвердил забытый в заднем ряду Гормовых дружинников, столпившихся на лестнице, Хаддинг. – Она так стонала, бедная капелька, так стонала.
Йормунрек уставился на Тиру, одновременно выглядевшую, как живая, хотя и почти неправдоподобно красивая, этлавагрская дева, и как забытая богиня Вёрдрагнефы, отлитая из золота за тысячелетия до Фимбулвнтера и обращенная в плоть силой заклинаний, сплетенных в древние письмена.
– Горм ярл! Ты сражался рядом со мной в Гуталанде, у Этлавагра, в Трегорланде, и в Бирке, – перечислил конунг. – Ты не раз защитил меня от удара.
Из-за столов, раздался ропот одобрения и разрозненные кличи: «Горм! Йормунрек!» Конунг оторвал правую ладонь от стола, звуки стихли. Он продолжил:
– Ты выполнил слово в слово, что я сказал. Но ты сам знаешь, что ты не выполнил, чего я хотел! – воскликнул конунг с неподдельной грустью. – Я не могу тебя наказать за следование моему слову, но ты мне больше не служишь. Забирай тех дружинников, что вместе с тобой принесли мне клятву, уходи отсюда, и горе тебе, если мы снова встретимся. И знай, что примирения со мной тебе не видать.
– Тихо, никаких знаков восторга, поняли? – прошипел в дальнем ряду стоявших на лестнице Щеня. – Вы двое, хвостами не вилять!
– Да будет так, – просто ответил Горм.
Он поклонился Йормунреку, повернулся, и снова поднял с камней плащ Тиры.
– А она останется! – тут конунг улыбнулся.
– Как останется? Конунг, ты сказал, что Тира моя пленница, при трех свидетелях! Торлейв, Торкель, и Фьольнир!
– Это правда, – сказал Торлейв. – Отпусти их, Йормунрек. Поступи, как подобает повелителю, и тем умножь свою великую славу.
Торкель неохотно кивнул.
– Не слишком ли ты стараешься помочь Горму, Торлейв? – конунг нахмурился. – Я не хотел бы погубить тебя, даже если ты готов отдать свою жизнь ради позолоченной этлавагрской блуднички. Она останется.
– Она пойдет со мной! – Горм слегка возвысил голос. – А нет, я в лицо тебе скажу, что ты клятвопреступник! И пусть нас рассудит поединок.
– Если ты, Горм, так рвешься в бой, то мы можем предоставить тебе для этого случай, – белозубая улыбка вновь вернулась на лицо конунга.
– Стойте, – вмешалась Тира. – Пусть знатоки закона скажут. Если кто нанес обиду двоим, кто имеет право вызвать его на поединок первым?
– Тот, чья обида больше, – сказал Торкель.
– Тот. Кто обижен. Первым, – прогнусил кто-то с лестницы.
– Йормунрек нанес первую обиду мне! – анасса шагнула вперед, встав рядом с Гормом, и смерила конунга огненно-зеленым взглядом, полным ненависти. – Он не пленил меня в честном бою, а похитил, воспользовавшись предательством!
– Твоя правда, – Горм поклонился в сторону Тиры.
– Эта обида. И раньше. И больше, – добавил тот же гнусавый голос. – Вира за похищение. Раба. Обычно не назначается. Ярла или лендманна. Три тысячи скиллингов. Конунга. Пятнадцать тысяч скиллингов.
– А за женщину еще вдвое, – сказал Бермонд.