– Это у вас и на Энгульсее, а у сноргов наоборот вдвое меньше, – поправил Родульф.
– А к похищению, он только что добавил оскорбление! – продолжила Тира. – Вы все свидетели!
– Вира за оскорбление. Ярла или… – вновь начал гнусить Ингимунд.
– Йормунрек! Ты мучитель беззащитных, получающий выгоду от предательства! Ты не муж, ты нитинг! – наконец бросила Тира. – Нитинг! Нитинг!
– «Нитинг» три раза! Хольмганг? – раздалось из-за одного из дальних столов.
– Хольмганг! – повторило еще несколько голосов.
– Хольмганг! Хольмганг! – принялась твердить добрая половина участников пира, одновременно ударяя по столам кубками и кружками.
– Что ж ты сделала, – пробормотал Горм, – Теперь ему выбирать оружие!
Йормунрек с радостным предвкушением переспросил:
– Хольмганг? Чтоб с делом не тянуть, несите мою секиру, двигайте столы.
– Я размечу. Место на полу. Две на две сажени, – Ингимунд спустился по ступеням. – Дайте плащи. И клетку эту. Двиньте куда-то.
Последнее относилось к сооружению из железных прутьев, в котором сидел Эйольв Скальд.
– Еще жрец не помешал бы, – Родульф поманил Щеню.
– Пусть будет по жрецу с каждой стороны, Щеня и Торстейн, – сказал Торлейв Мудрый.
– Только чтоб без колдовства, – добавил Торкель. – Фьольнир ушел, пусть заморские ведуны тоже выйдут.
– Мы уйдем, – сказал Саппивок. – Но знай, Йормунреконунг: твое колдовство с мертвыми девами вредило косаткам, китам, тюленям, моему племени и другим племенам. Оно тебя больше не защитит – сестра Седны на дне Янтарного моря свободна.
– О чем это он? – было первое сказанное Торстейном Красноносым.
Этот жрец не был известен большой проницательностью и до своего чересчур близкого знакомства с волкомейкой, что прихотью не то Одина, не то Фьольнира прибавило ему значимости, но уж никак не соображения.
Забрав у молодого воина, зачарованно следившего за происходившим, рубаху, шаман поднялся по ступеням, Неррет за ним.
– Кром! – зачем-то завопил Скегги.
Странным образом, за ним клич повторили не только Гормовы ватажники, но и некоторые дружинники Йормунрека.
– Ну и как ты против этого со своей потайной зубочисткой? – вновь прошипел Горм, глядя на то, как двое вносят в покой на носилках доспехи и знаменитую Йормунрекову секиру.
– Молчи, я терпения лишилась, а не рассудка, – негромко, но убедительно отразила Тира.
– Закон дает мне право назначить поединщика? – сказала она громко.
Торлейв, Торкель, и Ингимунд, ползавший по полу, путаясь в плащах, кивнули. Родульф вопросительно поднял брови и указал на себя перстом.
– Кривого? – заговорщицки шепнул на пол-рёсты тролль.
Ярл обратил на Тиру умоляющий взгляд.
– Горм Хёрдакнутссон, ты будешь за меня биться?
– Тира Осфосдоттир, я буду биться за тебя, пока бьется мое сердце, – выпалил Горм.
– Так вот оно как, – сказал Торкель.
– Одно обстоятельство нужно уточнить до поединка, – несколько спокойнее продолжил ярл. – Я буду биться за обиды, нанесенные Йормунреком Хаконссоном Тире Осфосдоттир. Если победа будет моей, обиду, упомянутую при вас, как при свидетелях, что Йормунрек Хаконссон нанес мне, и его клятвопреступление, я прощу. Если же я погибну, а победит Йормунрек…
Скальд-морской разбойник привстал на цыпочки, что в общем-то было несколько излишне.
– Родульф Сквернослов, я хочу, чтоб ты отомстил за мою обиду.
– Горм Хёрдакнутссон, я принимаю эту честь, – Родульф, против обыкновения, не добавил никаких многоярусных словопостроений в обоснование.
В проеме дверей показался запыхавшийся Кнур в сопровождении стражников, с Гормовым шлемом в одной руке и длинным свертком в другой. За ним поспешали три молодых дружинника, каждый неся по два круглых щита. Тем временем, Торкель и его карлы помогли Йормунреку, сбросившему плащ на кресло, облачиться в красный стеганый подкольчужник и нырнуть в блестящую чешую из перекрывавшихся стальных пластин.
– Оговорим условия, – Ингимунд, наконец удовлетворенный границами места для поединка, распрямился. – Как будем биться?
– Насмерть, – одновременно сказали Йормунрек и Горм.
Кнур положил сверток на стол и бережно развернул кожу. В нем оказалась странная секира, с длинной рукоятью, тяжелым обухом, и необычно тонким лезвием, сужавшимся от обуха клинообразно. По отглаженному почти до зеркального блеска металлу шли волнистые синеватые полосы. Топорище было сделано из черной лиственницы, по виду, несколько сот лет пролежавшей на дне озера.
– Не тяжела будет? – сказал кто-то, стоявший у одного из отодвинутых к стене столов.