«…обняв друг друга и проливая горькие слезы. Это зрелище было способно смягчить и сердце сурового воина.»
«На четвертый день собрания, именуемого тингом, варвары…» Стилос Кирко остановился, не дописав слово. «Таны наконец приняли решение собрать войско. На это повлияла и их давняя неприязнь, обращенная против Филонейро и его приспешников, и угроза, им представляемая, и то, о чем напомнил собранию архон Ортокануто: сокровища Эрманореко и дань, собранная его именем, находились на одном из кораблей, похищенных Филонейро. Обуянные гневом и жаждой золота, таны решили отправить воинов и корабли на помощь Аталасфеле, хранительнице Притеники, и архону Аталасфено, ее племяннику. Последний, хоть и был неумерен в еде и питье, уже сыскал славу в битве. Ведомое мудростью Тиры анассы, собрание решило назначить, как это ведется на севере, в единоличные предводители войска тирана, именуемого конунгом.»
Кирко задумался, стоило ли уточнять, что Тира заранее сказала Родульфу, Каппи, и нескольким другим сообразительным и громкоголосым воинам, когда и что именно кричать. Истории, конечно, любопытны такие подробности, но если писать все подряд, на прочтение хроники уйдет столько же времени, сколько заняли события, в ней описанные. Схоласт отложил очередной лист бумаги в сторону и вновь взялся за стилос.
«Поднялся крик в поддержку архона Ортокануто, старейшего и наиболее уважаемого правителя. Ортокануто поднялся со своего места и сказал: “Я слишком стар и немощен, чтобы вести войско. Выберите лучше моего сына, победившего Эрманореко.” С этими словами, он указал на Корумо, супруга и защитника Тиры анассы, вдохновляемого Четырнадцатью. Вновь поднялся великий крик, и так Корумо был избран тираном и военным предводителем.»
– В стороны, в стороны ее растяните! – донеслось из-за створок.
Вновь отвлекшись, историограф выглянул наружу. Там подручные Кнура держали над горелкой оболочку из тонкого льна, к которому была подклеена совсем тончайшая кожица, использовавшаяся златокузнецами для отбивки сусального золота. Оболочка начала наполняться раскаленным воздухом, но один из учеников кузнеца-схоласта поднес край материи слишком близко к огненным конусам. Ткань мгновенно вспыхнула, пламя с пугающей скоростью распространилось, ученики отпустили руки, плод многонедельного труда кожевенников и ткачей взмыл ввысь, пылая, и рассыпался пеплом. Среди падающих сверху, переливаясь последними искрами и распадаясь, черных ошметков стоял Кнур с трагически опущенными руками.
Глава 92
Донакка сын Аодагана опасливо обернулся. В ночном небе высоко стояла луна, освещая редкий лес, где на ветвях некоторых дубов еще чернели последние листья. Вереница воинов шла по тропе за Маэелем сыном Мурхада, предводителем всего Лейгана, ехавшим, как подобает вождю, верхом на коне. За ним на лосях следовали Нидуд Дроттар и Дуннал из Уи Лаоги. Вместе с звуками подкованных железом конских и некованных лосиных копыт, слышались мягкие шаги нескольких сотен пар ног, позвякивание кольчуг немногих ратников побогаче, изредка хруст ветки. Несколько успокоившись, воин продолжил негромкий разговор с соседом по строю:
– Не произноси имен фоморцев[186], Фаолан, даже в шутку. Никогда не знаешь, когда они могут услышать, особенно ночью.
– Не услышат, нас защищает волшебство Фьольнира-чудотворца и его бога Одина, – отмахнулся тот.
– Подозрителен мне этот Один, – Донакка безуспешно попытался отогнать ночной морозец, кутаясь в драный шерстяной плащ. – Одноглазый, как Балар. Тьфу, тьфу, тьфу, не будь помянут…
– Смотри куда плюешь! – недовольно сказал Бьяг из Дейси, шедший чуть позади.
Фаолан, усмехнувшись тому, что его суеверный товарищ сам вызвал по имени зловещего фоморского вождя, по преданию сраженного собственным внуком, тем не менее остерег его:
– Про древних великанов из-под моря будешь говорить, может, не сойдет с рук, может, сойдет… А вот если про Одина не то ляпнешь, и Нидуд услышит, или того хуже Дуннал, плясать тебе в петле!