- Что вы имеете в виду, говоря, что вы не согласны?
- Не могу согласиться - и все, - ответил старик, наклоняясь вперед и вытягивая вперед руки со сцепленными пальцами, - Не могу согласиться - и все.
Его собеседник слегка повернул голову и опустил одну бровь.
- Но я еще ничего не сказал. Мы только что повстречались!
- Может быть, вы и правы, - сказал старик, поглаживая свою бороду. Весьма возможно, что вы правы. Но с уверенностью этого я не могу сказать.
- Но я же вам говорю, что еще не успел ничего сказать! - Бесстрастный бесцветный голос прозвучал еще громче, человек сделал огромное усилие, чтобы его глаза вспыхнули гневным огнем. Но либо дрова промокли, либо тяга была недостаточной - в глазах, как ни странно, не мелькнуло ни искорки.
- Я ничего не сказал, - повторил он.
- Не сказали? Ну и что? Мне не нужно полагаться на произнесенное слово, И старик рассмеялся ужасным, всезнающим смехом. - Я не согласен - вот и все. Не согласен, например, с вашим лицом. Оно у вас неправильное, как и все остальное. Если на жизнь смотреть с такой точки зрения, она становится такой простой - ха-ха-ха!
Низкое, утробное наслаждение, которое старик получал от жизни, рассматриваемой таким образом, было пугающим. И молодой человек, несмотря на свой характер, несмотря на свою меланхолию, несмотря на свое неправильное лицо, несмотря на свой выхолощенный голос, несмотря на свои глаза, лишенные света, рассердился.
- А я не согласен с вами! - закричал он. - Я не согласен с тем, как вы наклоняетесь, не согласен с вашим отвратительным старческим телом, не согласен с тем, как вы стоите, наклонясь вперед под таким невозможным углом! Не согласен с тем, как ваша белая борода свисает с подбородка, словно грязная мочалка! Не согласен с вашими изломанными зубами... Я...
Старик был очень доволен. Его булькающий, утробный смех, казалось, никогда не прекратится.
- Но я тоже... я тоже... молодой человек, не согласен со всем этим, просипел наконец старик сквозь смех. - Я со всем этим тоже не согласен. Видите ли, я даже не согласен с тем, что я здесь! И даже если бы я согласился с этим, я бы не был согласен с тем, что я согласился. Все так смехотворно просто.
- Вы просто циник, - воскликнул молодой человек, - Вы просто циник!
- О нет! - заявил старик, у которого были такие длинные руки и такие короткие ноги, - Я не верю ни в какие определения. Я не верю в то, что можно быть циником или не-циником. О, если бы люди оставили свои попытки изображать из себя кого-то! Чем они могут быть сверх того, что они уже есть? Или чем бы они были, если бы я даже поверил, что они что-то?
- Вы говорите зло, зло, ЗЛО! - вскричал молодой человек со впавшими щеками На тридцатом году жизни его подавляемые страсти нашли наконец свой выход, - В могиле у нас, мерзкий старик, вполне достаточно времени, чтобы быть ничем! В могиле! Когда со всем покончено, когда вокруг пустота и холод! Неужели же и жизнь должна быть такой же? Нет, нет, и еще раз нет! Жизнь - это горение! Давайте же гореть! Давайте сжигать свою кровь на высоком костре жизни! Но старый философ ответил:
- Могила - это совсем не то, что вы себе воображаете молодой человек. Вы, молодой человек, оскорбляете своими словами мертвых. Непродуманными словами вы полили грязью гробницу, осквернили усыпальницу, потоптались грязными ботинками на чистом могильном холме. Ибо смерть - это жизнь. Только в живущем нет жизни. Разве вы никогда не видели ангелов вечности, приходящих в сумерках? Неужели не видели?
- Нет - сказал молодой человек, - не видел. Тело старика еще больше наклонилось вперед, и он вперил свой взор в собеседника.
- Как! Неужели вы никогда не видели ангелов вечности, с огромными крыльями, каждое величиной с одеяло?
- Нет, не видел и не желаю видеть.
- Для несведущих нет святых и глубоких истин, - заявил старик. - Вы назвали меня циником. Как я могу быть циником? Я ничто. Большее содержит в себе меньшее. Но вот что я скажу вам: хотя Замок - это лишь бестелесный призрак, хотя зеленые деревья, переполненные жизненными соками, в реальности лишь переполнены отсутствием таковых, когда начнут понимать, что апрельский агнец [Аллюзия на Христа и Пасху, обычно приходящуюся на апрель] есть всего лишь просто ягненок, родившийся в апреле, - вот когда все это поймут и примут, вот тогда, о, только тогда, - старик поглаживал бороду все убыстряющимися движениями, - можно сказать, что подходишь к границам удивительного царства Смерти, в котором все протекает в два раза быстрее, все цвета в два раза ярче, любовь в два раза великолепнее, а грех в два раза пикантнее. Только дважды слепые не видят, что только по Ту Сторону открывается возможность Согласия. Но здесь, здесь, - старик сделал жест рукой который включал и отрицал весь земной мир - с чем можно согласиться? Здесь нет никаких ощущений, совершенно никаких ощущений.
- Есть радость и боль, - возразил молодой человек.
- Нет, нет, нет, все это чистая иллюзия, - изрек старик - А вот в удивительном царстве Смерти Радость не знает границ. Там ничего не стоит проплясать целый месяц на небесных лугах совершенно ничего. Или петь, восседая на летящем орле, пылающем в лучах незакатного солнца. Петь от радости, переполняющей грудь.
- А что же делать тогда с болью?
- Мы придумали идею боли, чтобы потворствовать жалости к самим себе. Однако Настоящая Боль существует лишь по Ту Сторону и только ее стоит ощущать. Какое великое ощущение - засунуть в огонь палец!
- А что если я сейчас подожгу твою бороду, старый мошенник? - вскричал молодой человек, который натер за день ногу и знал цену земным неприятностям.
- И что бы произошло, дитя мое?
- Огонь бы опалил твое лицо, и ты это прекрасно знаешь! - еще громче выкрикнул молодой человек.
Презрительная улыбка, которая играла на губах старика, разглагольствующего о Смерти, была невыносима. И молодой человек, не в силах более совладать с собой, схватил со стены ближайшую свечу и, быстрым движением поднеся ее к бороде старика подпалил ее. Огонь быстро охватил бороду, пламя побежало вверх по волосам. На лице у старика появилось выражение крайнего удивления и испуга, которое придало ему какой-то театральный вид, словно все происходило не по-настоящему. Хотя старик испытывал пусть и земную, но вполне настоящую боль, которая сначала охватила его подбородок, а затем и обе стороны головы.