Я не хотел участвовать ни в каких местных дрязгах, и, хотя Захо просил побывать у гехамо и поговорить с другими людьми, у меня не было ни малейшего желания принимать его приглашение. Кроме того, мне казалось, что он принадлежит к типу «масляных людей» (выражение на пиджин-инглиш, обозначающее человека, который добивается своих целей лестью и выклянчиваньем). Я решил избегать Захо.
После переселения в Сусуроку я вскоре увидел его. Он обрабатывал огород, который был виден от дверей моей хижины. До него было рукой подать, к тому же мы с Захо были хоть немного знакомы, и он оказался одним из первых, у кого я побывал. В последующие месяцы я много раз являлся на этот огород, а также на открытую площадку на склоне холма, где в тени клещевинных деревьев стояла хижина Захо. Вспоминая о нем теперь, я вижу его сидящим на холме рядом со мной, под узором из зубчатых листьев и ярко-красных плодов, или идущим навстречу мне в то первое утро, когда я к нему пришел.
Он был на огороде с женой Плато и тещей Хелазу, когда я без предупреждения появился у перелаза через забор. Плато подняла глаза от борозды, — сидя на корточках между молодыми стелющимися стеблями, она выпалывала сорняки, — увидела меня и выкрикнула слова, обозначавшие (я уже знал это): «белый человек». Захо работал на некотором расстоянии сзади нее. Его скрывал наполовину небольшой холмик. Он вскочил со стремительностью, всегда восхищавшей меня в гахуку, бросил расщепленный тростник, которым чинил ограду, быстро перешагнул через грядки батата и, встретив меня в нескольких ярдах от женщин, сразу же обнял за талию и привлек к себе. Отпустив меня, он быстро заговорил с Плато, которая бросила работу и, широко улыбаясь, смотрела на нас. Она ответила слегка обиженным сварливым тоном. Этот тон мне пришлось слышать так часто, что я стал воспринимать его как естественный для женщин гахуку. Он как бы ставил поп сомнение верховенство мужчины и утверждал волю женщины даже тогда, когда она подчинялась, как это сделала сейчас Илато, подав Захо пустую сетку, которую он расстелил между грядками, чтобы я мог сесть.
Мне не нужны были подобные знаки внимания, но, не зная, как сказать об этом, я сел на указанное место и достал сигареты. Это были сигареты с фильтром, и мне пришлось показать, с какого конца их закуривать. Я обжег себе спичкой пальцы, пока Захо неуверенно вертел сигарету перед тем, как взять ее в рот (такие ошибки, говорившие о неискушенности, неизменно вызывали хохот подростков — они всегда внимательно смотрели, когда я угощал мужчин сигаретами). Закурив наконец, Захо сел на корточки и стал затягиваться с таким шумом, что я испугался, как бы он не проглотил сигарету. Он держал дым в легких невыносимо долго, а потом, широко улыбаясь, выпустил мне его прямо в лицо, так что я чуть не задохнулся. Женщины, не спускавшие с нас глаз, моментально протянули ко мне руки в жесте восхищения. Сжимая и разжимая пальцы, они засыпали меня вежливыми фразами о том, что бы они сделали с различными частями моего тела. Каждая эта фраза была как будто специально придумана для того, чтобы шокировать людей, привыкших избегать в обществе упоминания половых органов или выделений тела.
Захо имел более чем элементарные познания в пиджин-инглиш, и этого было недостаточно для поддержания беседы. Сказывалось и мое неумение чувствовать себя непринужденно с незнакомыми людьми, усугублявшееся огромными различиями в нашем воспитании и антипатией к собеседнику. Трио это не было приятным. Женщины гахуку вообще казались мне непривлекательными. Некоторые черты их лиц иногда соответствовали моим представлениям о красоте, но в целом они производили неприглядное впечатление. От бедер до потрескавшихся мозолистых ступней голые ноги казались зернистыми от грязи и пыли. Лица часто были раскрашены смесью сажи и жира, подчеркивавшей ширину щек и плоского носа, проколотого в мясистых частях у ноздрей (в этих отверстиях носили целые наборы мелких украшений, начиная с использованных спичек и кончая цветными перьями). Даже волосы не производили такого впечатления, как у мужчин. Они свисали вдоль ушей нечесаными прядями, по цвету неотличимыми от поношенных плетеных сеток на их головах. Кое-кто из мужчин хоть изредка купался, женщины не мылись почти никогда. От них исходил запах дыма, застарелого пота и прогорклого сала, становившийся невыносимым, когда я шел позади них в жару по узким и душным коридорам в высокой траве.
У Плато эти недостатки хоть немного возмещались ее относительной молодостью. У Хелазу было на тысячу больше складок и морщин, служивших вместилищами для пыли и грязи. Как вообще все старухи, Хелазу была болтливее молодых, не притворялась застенчивой и, пользуясь привилегиями своего возраста, обнимала меня и гладила мои руки и ноги без малейших признаков отвращения. Захо сидел рядом на корточках, покуривая сигарету, и иногда переводил слова Хелазу. Проявления интереса к моей особе имели то преимущество, что, пока они длились, от меня не требовалось ничего, кроме пассивного согласия, и не надо было думать, что говорить. Мне было бы приятнее, если бы женщины вернулись к работе, но они явно не собирались отказываться от редкого блюда. Стать предметом безраздельного внимания женщин было само по себе достаточно неприятно, не говоря уже о том, что они вмешивались в разговор, задавая Захо вопросы, явно касавшиеся моей персоны. То Плато сморкалась и вытирала пальцы о свое выставленное бедро, то Хелазу поднимала морщинистую грудь и чесала под ней пятно экземы. Я задавал вопросы о самых простых, обыденных вещах — названиях растений и сельскохозяйственных орудий, — и Заховконце концов как будто потерял интерес к беседе. Для меня же разговор вскоре стал не менее затруднительным, чем светская беседа о пустяках. Любая моя попытка коснуться более важных предметов наталкивалась на плохое знание Захо пиджин-инглиш и на раздражающее упорство, с которым он отрицал существование верований, правил, определенных мотивов поведения. Делал он это, вовсе не желая ввести меня в заблуждение. Я еще слишком мало знал, а потому неправильно ставил вопросы, но основная причина в том, что любой уклад жизни содержит массу неписаных законов, правил и представлений, столь укоренившихся в миропонимании носителей этого уклада, что им не нужно — а иногда это и невозможно — выражать их словами. Мне пришлось снова и снова напоминать себе, что моя работа требует почти безграничного терпения, скрупулезного внимания к деталям и способностей сыщика.
Впоследствии я уже не испытывал, приходя на огороды, такой напряженности и неловкости. Прогресс стал очевиден, когда люди перестали бросать работу при моем появлении, и я мог бродить, разговаривать с женщинами, которые мотыжили грядки, и наблюдать, как мужчины ставят тростниковые ограды; иногда я тоже включался в работу, и мои неумелые усилия вызывали добродушный смех, особенно если я ненароком брался за дела женщин[23]. Я не стремился к популярности — я наблюдал и собирал информацию. Беспорядочные беседы давали лучшие результаты и больше соответствовали моему характеру, чем формальные вопросы, задававшиеся в уединении моего дома. Но эта работа требовала такого терпения и сосредоточенности, что через несколько часов я чувствовал себя совершенно разбитым. Тогда я просто-напросто позволял себе забыть о своих задачах и больше не старался запоминать и записывать. Окружающее сразу же поворачивалось ко мне другой стороной. Фигуры людей и ландшафт вступали в новую взаимосвязь. Вот так же изменяется освещение, когда туча, уходя, открывает лицо солнца. От рядов ползучих растений, огибавших холм, исходило ощутимое тепло, воздух дрожал над верхними листьями, простиравшими свою защитительную тень над землей и корнями. Ветер толкался в тростниковые изгороди и нигде не находил входа; внутри этих прямоугольников воздух был совершенно неподвижен. Люди делали свою работу замедленно-плавно, одно действие незаметно переходило в другое. Их голоса доносились ко мне словно откуда-то издалека, и каждый звучал бесконечно повторяющимся эхом — не умирая, а просто спускаясь ниже порога восприятия. Когда я закрывал глаза, мне казалось, что я плыву по долине, как по морю, поднимаясь и опускаясь в ритме ее волн.
23
У папуасов, как и у других океанийских народов, некоторые занятия закреплены за различными поло-возрастными группами.