Наследственных должностей у гахуку не было. Положение в семье давало определенную власть: отцы имели право приказывать детям, старшие мужчины в рамках подразделения рода могли требовать уважения от младших. Но чтобы добиться власти в пределах большей группы, требовались личные усилия. Власть венчала карьеру честолюбивого человека, который искал последователей, притягивая их силой своей личности, своими успехами и тем, что он содействовал удовлетворению их нужд. Признанные вожди были «сильными» и пользовались прочно установившейся репутацией во всех наиболее важных для общества областях. Они были выдающимися воинами и ораторами и к тому же богатыми людьми. Глубоко убежденные в своем превосходстве, они вели себя крайне самоуверенно и нескромно. Казалось, их не заботит ничто, кроме самовозвеличения. Однако мостик, по которому они шли, был таким ненадежным, что по нему не сумели бы пройти ни «слабые», ни «очень сильные».
Ни один признанный вождь не имел в своем распоряжении аппарата власти, который позволял бы ему силой навязывать свои решения. Он не мог требовать, он мог лишь убеждать и поощрять. Его положение целиком зависело от готовности других следовать за ним, а чтобы такая готовность была, он должен был понимать, что не может диктовать, а может лишь вести и призывать к согласию. В идеале все решения группы выражали единое мнение, достигнутое в результате многочасовых дебатов, в которых каждый взрослый мужчина имел право высказывать свое мнение. Вождям нужно было иметь терпение и чутье: терпение — чтобы ждать, пока будут обсуждены все стороны вопроса; чутье — чтобы правильно выбрать момент для окончания дебатов и принять решение, соответствующее мнению коллектива.
Такого рода руководство было не по плечу «очень сильным» — импульсивным индивидам, привыкшим попирать мнения и права других и занятым главным образом своей собственной персоной. «Очень сильные» придерживались авторитарных принципов, были убеждены в своей абсолютной правоте и скорее приказывали, нежели убеждали. В отличие от них добившийся признания вождь был более расчетливым человеком — в том смысле, что умел сочетать идеалы силы и равенства так, чтобы, следуя одному, не отвергать полностью и другого. Для этого требовалось прежде всего глубокое понимание функционирования общественной системы, а кроме того, способность к самоконтролю и к признанию ограниченности своих возможностей. Но еще важнее для вождя были предвидение и интуиция, умение найти слова, выражающие чувства его собратьев, и воплотить в себе их коллективную волю.
Все это я в конце концов обнаружил в Макисе. Понимая, сколь деликатна его роль, я по-новому оценил выразительность его жестов и рассчитанные модуляции голоса при выступлении перед односельчанами. Его обаяние возрастало при сравнении с теми, кого называли «крутыми». Надменность и горделивость его манер были подлинными, ибо он был очень высокого мнения о себе и выражал это мнение так, как было принято в его среде. Но личность Макиса этим не исчерпывалась, и, зная это, я не мог не восхищаться тем, как он приспособлялся к положению, занимаемому им в обществе.
Макис достиг своего высокого положения традиционным путем. Интуитивно почуяв за кем будущее, он добровольно принял руководство белых. Это единственное, в чем он отступил от традиции. Предвидение помогло ему в начале карьеры, оно могло бы помочь ему и теперь — если бы только время остановилось, а не предъявляло новых требований и не выдвигало новых возможностей. Но крепости прошлого пали перед силой истории, и к будущему, показавшемуся в проломах крепостных стен, нельзя было прийти простыми путями. К нему вели нехоженые дороги, и опыт целой жизни мало помогал там, где вождям надо было или учиться заново, или уступить свое место другим.
В самой борьбе за влияние не было ничего нового, но в прошлом вождь мог опираться на неизменные традиции группового опыта. Теперь же таким людям, как Макис, становилось все труднее говорить от имени тех, кто вырос в годы после прихода белых в долину. Возраст не позволял старшим приобщиться к более новым формам борьбы. Им было труднее учиться. Они были похожи на людей, которые, уже выигрывая игру, вдруг видят, что ее правила меняются, и, чувствуя, что победа ускользает от них, пытаются вернуть ее себе, следуя голосу интуиции, как это сделал Макис, отправившись в контору Янг-Уитфорда. Мне было ясно, что в будущем ему неизбежно придется уступить свое место другим. Уже тогда в других племенах были люди, чья известность неумолимо возрастала, соперники, к которым Макис в то время испытывал лишь пренебрежение.
И все-таки не предвидение его конечного поражения примирило меня с ним. Решающими оказались события его домашней жизни.
В начале нашего знакомства Макис поделился со мной своими надеждами. Он ожидал, что Гума’е родит ему мальчика. Пробродив однажды по отрогу большую часть утра, я торопился в полдень домой, чтобы как можно скорее укрыться от солнечных лучей в своей хижине. Макис увидел меня, когда я проходил мимо огорода, где он работал. Узнав его голос (он окликнул меня по имени), я перебрался по перелазу в огород и сел рядом с ним между грядками. Я был рад видеть его и, кроме того, очень хотел отдохнуть и выкурить сигарету. Прикрывая ладонями зажженную спичку, я чувствовал через ткань своих брюк жаркую влажность земли. Стелющиеся стебли, задевавшие мои руки, были теплыми и сухими, листья кукурузы и сахарного тростника, хотя и освещенные солнцем, сгибались под невидимым весом грозы, затаившейся в набрякших тучах на вершинах гор. Навалившаяся па грудь тяжесть убивала всякое желание говорить. В ярком свете за полоской тени, которую поля шляпы отбрасывали мне на глаза, сидела на корточках, вяло опустив (руки, Гума’е. Рядом с ней среди стелющихся стеблей сидел Сусуро. Он повернулся к нам, но глядел на угол ограды и перелаз за моей спиной. Мы сидели совершенно неподвижно.
Занятый мыслями о наблюдениях этого утра, которые мне дома надо было записать, я почти забыл об остальных, как вдруг Гума’е сказала Сусуро несколько слов. Его глаза метнулись на миг к ней, но он сразу же опустил в смущении голову и, еле шевеля губами, пробубнил что-то в ответ. Гума’е засмеялась, вытянула руку, свисавшую между ее коленями, и толкнула мальчика в голое плечо. Он потерял равновесие, и его смущение увеличилось. Макис, который понял, что происходит, одобрительно засмеялся и сказал, что эта женщина не как другие, она не боится рожать детей. Опа сильная, из тех женщин, которые рожают только мальчиков. Доверяясь мне еще больше, он сказал, что обратился за помощью к Бихоре, чтобы ожидаемый ребенок оказался мальчиком. Бихоре, насколько можно было судить по его потомству, знал для этого какое-то слово.
Помимо моего профессионального интереса к ситуации меня приобщало к событиям, связанным с браком и беременностью Гума’е, почетное родство с Макисом. Это стало ясно, когда через месяц после моего приезда в деревню Гума’е посетили двое ее братьев. Однажды после полудня я работал у себя дома, как вдруг появился Макис. Он попросил риса и мясных консервов, объяснив, что у него гостят свояки. Поскольку он обращался ко мне с просьбами реже, чем люди, имевшие на то гораздо меньше оснований, я дал ему, что он хотел, а также принял приглашение присоединиться к ним, когда кончу работать. По братья Гума’е, очевидно, решили не ждать меня, так как вскоре я увидел их у себя в хижине. Назвав меня «нугуро» (обращение, принятое между свойственниками), они тем самым представились мне. После этого они уселись около меня на пол.
Тот факт, что в своем приветствии они употребили этот термин свойства, сразу же меня насторожил. Хотя Макис и называл меня младшим братом и «нугуро» поэтому было вполне естественной формой обращения в разговоре с братьями его жены, отношения между свойственниками были особыми: в них под покровом формального уважения и дружбы скрывалась значительная амбивалентность[29]. Обращаясь к этим родственникам или говоря о них, нельзя было упоминать личные имена — разрешалось только обращение, которым они адресовались ко мне. Свойственники были привилегированными гостями и имели право рассчитывать на уважение, когда приходили навестить сестер. Это показало и поведение Макиса, который пришел ко мне за деликатесами. Через свойственников протекал обмен ценностями во время больших празднеств, они получали львиную долю выкупа за сестру, когда та выходила замуж.
29
Амбивалентность — двойственное, внутренне противоречивое отношение к человеку, предмету или явлению.