Сайге
Горная хижина
Сайге
Горная хижина
В переводах В.Н. МАРКОВОЙ
Предисловие
По дороге странствий волей или неволей кочевали многие поэты. Как вечные странники остались в памяти людей китайский поэт Ду Фу, таджикский поэт Саади. Дорога служила источником вдохновения. В стихах Саади звучат караванные колокольчики 1.
Посох в руке, изголовье из травы, узкая тропа через горы,-- так странствовали японские поэты. Впервые образ поэта-скитальца создал в Японии Сайге.
Человек необычной судьбы, Сайге оставил дворец ради горной хижины.
1) И. Брагинский. Двенадцать миниатюр. М., "Художественная литература", 1976, с. 213.
Книга его стихов "Горная хижина" прославлена в японской поэзии. О нем уже вскоре после его смерти стали создавать легенды. Художники в сюитах картин на свитках изображали его странствия. К местам, некогда им воспетым, совершались паломничества. И даже теперь, спустя восемь веков, Сайге четко и ясно выступает из глубин средневековья. Так навечно запечатлен орлиный профиль Данте. И так же, как Данте, Сайге до сих пор остается загадкой, несмотря на кропотливые изыскания многих исследователей.
Поэзия его кристально ясна и проста, но вмещает в себе сложнейший мир мыслей и чувств. Буддийский монах, он был влюблен в красоту природы до одержимости. Натура страстная, мятущаяся, он стремился к спокойному созерцанию, но исторические бури постоянно мешали этому. Певец печали, сумерек, одиночества, - писал стихи о детских играх.
Бежал от людей и тянулся к ним. Воин по происхождению -- ненавидел войну. Изобразил мучения буддийского ада, а по существу -- бедствия своего времени. Но Сайге не мог бы написать на вратах ада: "Оставь надежду навсегда". Он верил, что даже на дно геенны может сойти милосердие, несущее свет.
Сайге - поэт мысли, но даже достигая больших философских глубин, равнодушно мыслить он не может. Его картины природы, в сущности, - "пейзаж души". Скорбь Сайге пронзительна, радость постижения красоты обжигает болью. Но даже доведенное до предела напряжение чувств разрешается в стройной гармонии, классически уравновешенной.
***
Японская лирика достигла в XII веке высокой степени совершенства. Поэтическая мода того времени требовала изощренного искусства версификации, "техницизма". Стихотворец, подобно атлету, должен был как бы напрягать свои мускулы: сложнее, еще сложнее!
Сайге противопоставил моде простоту, очень непростую. Стихи его словно выливаются из сердца, естественно, с внутренней свободой, им не нужны украшения, призванные замаскировать подражательность и пустоту.
"Сайге творил стихи, а другие их сочиняли",-сказал о нем его младший современник, знаток поэзии и сам замечательный поэт Фудзивара-но Садаиэ (1162-1241).
"Он не искал словесных украс, но говорил ясно и точно, вот почему так легко слушать его стихи". Эти слова высокой похвалы принадлежат Дзюнтоку-ин, поэту, жившему веком позже.
Творчество Сайге питало собой всю последующую японскую поэзию. Многие талантливейшие поэты считали себя его учениками. А быть учеником Сайге не значило подражать ему, для этого Сайге слишком неповторимо самобытен. Это значило - жить для поэзии.
Двенадцатый век - "смутное время" Японии, переломное и бедственное. Сайге "посетил сей мир в его минуты роковые".
В стране шла борьба за власть между старой родовой знатью и военными феодалами. Военные феодалы тоже разделились на два противоборствующих лагеря.
Оплотом аристократии был старый культурный центр страны с блещущей великолепием столицей Хэйан (ныне г. Киото). Главным оплотом военных феодалов -- Северо-восток. Грубые и боевитые самураи в глазах утонченных аристократов - "восточные варвары". Но именно на этих "восточных варваров" работали силы истории. Крестьяне, задавленные непосильными поборами, бросали свои наделы и вливались в самурайские дружины.
Стремительно шла к закату прославленная в истории японской культуры хэйанская эпоха (IX--XII вв.). Конец ее отнюдь не мирный, прошлое уходило в судорогах и крови.
В пламени пожаров и междоусобиц гибнут дворцы, наполненные сокровищами искусства, зарастают травой, потому что хозяева скрылись неведомо где. Вместо раззолоченного экипажа ценится конь под седлом: он поможет в бою, бегстве и скитаниях.
Высшие сановники, князья церкви, даже императоры узнали тяготы жизни: бесприютность, ссылку, забвение.
Ужасны народные бедствия: огонь и меч, голод, моровые поветрия косили людей. Земля дрожит, море выплескивается на берег, словно все стихии ополчились на человека.
Аристократический род Фудзивара, долгое время правивший Японией, теряет политическое влияние. Еще в XI веке главари этого рода были на вершине славы и могущества. В XII - им осталось оплакивать былое.
На арену вышли два воинственных феодальных рода, Тайра и Минамото, и схватились между собой в яростной борьбе на взаимное уничтожение. Эпизоды этой междоусобицы живут в народном эпосе, на подмостках театров Но и Кабуки, в романах, а в наши дни - во многих кинофильмах.
Сайге (1118-1190) родился в один год с будущим диктатором Японии Киемори из рода Тайра. Сайге, или Сайге-хоси (хоси - монашеское звание) прозвище поэта, означает оно "К западу идущий". На
западе, согласно учению некоторых буддийских сект, помещается рай будды Амида (санскр.: Амитабха) *. Огонь закатного солнца казался отблеском этого рая.
Подлинное имя поэта - Норикие. Он принадлежал к знатному воинскому роду Сато, который числил своим предком одного из представителей северной ветви Фудзивара. Мать Сайге происходила из рода Минамото.
Семья поэта сохранила наследственные связи с военными феодалами и в то же время была тесно спаяна со старой придворной служилой аристократией. Такое межеумочное положение было очень характерно для того переходного времени.
Биография Сайге окружена дымкой легенд, лучше всего он сам рассказал о себе в своей поэзии. Он рос в Хэйане (Киото), когда будущая трагедия этой столицы только еще подспудно назревала. Хэйан для него навсегда "старое селенье", любимый, родной город.
Сайге с малых лет учили владеть оружием. Он был, как рассказывают, силен и ловок, отличался в игре с ножным мячом, метко стрелял в цель. В то же время изучение китайской классики (истории, философии, поэзии) было обязательным для каждого знатного юноши. Каждый умел сложить при случае пятистишие-танка, это входило в светский обиход и, в общем, не слишком затрудняло: существовал набор стереотипов. На низшем уровне танка превратилась в аксессуар придворного быта, но она продолжала жить как высокая поэзия.