В тот же майский день, ранним утром, другая закрытая машина, принадлежащая яворскому райотделу МГБ, отправилась на Железнодорожную.
Марта Стефановна Лысак еще была в постели, когда в ее дом вошли майор Зубавин и сопровождающий его оперативный работник. Их появление не вызвало никакой тревоги у бывшей монашенки: они были в штатском. «Приехали мужья заказчиц», — подумала черная Мария.
— Пани Марта спит, — сказала она, — и не скоро встанет. Приезжайте после обеда.
— После обеда у нас не будет времени, — улыбнулся Зубавин. — Разбудите свою пани Марту.
— Что вы, да разве можно! Не буду. Утром мы никого не принимаем.
— А нас все-таки придется принять. Будите, иначе это сделаем мы! — чуть повысив голос, сказал Зубавин.
Мужские голоса разбудили хозяйку. Дверь спальни распахнулась, и сама Марта Стефановна во всем своем великолепии предстала перед Зубавиным. На ее дородные плечи был накинут атласный, с черными драконами халат, из-под которого виднелась длинная, с кружевами рубашка. На ногах — лакированные, без задников, на фетровой подошве комнатные босоножки. Патентованные папильотки запутались в волосах хитроумной прически. Толстощекое, одутловатое лицо с мешками под глазами еще хранило на себе жирные следы ночной косметики. Губы, сжигаемые в течение многих лет губной помадой, сейчас были натурального цвета — синепепельные, как у утопленницы.
— В чем дело, Мария? — хриплым со сна голосом, скорее мужским, чем женским, завопила Марта Стефановна. — Зачем ты впустила этих людей? Ты же знаешь, что я начинаю принимать только после обеда. Проводи панов на улицу и растолкуй им, что нехорошо…
Зубавин достал ордер на арест и, держа его в руках и глядя на портниху, очень спокойно и очень вежлива спросил:
— Марта Стефановна Лысак?
«Венера» насторожилась. Невозмутимо-уверенное выражение лица незнакомого человека, его властные синие глаза, полные презрения, его тихий, вежливый голос не предвещали ничего доброго. «Наверно, фининспектор». Марта Стефановна прикинула в уме, сколько тысяч ей будет стоить этот неприятный визит. Вздохнув с сожалением, она решила раскошелиться. С такими, по всему видно, скупиться опасно.
— Да, я Марта Стефановна Лысак, — сказала она и по давней привычке кокетливо улыбнулась. — Садитесь, пожалуйста. Мария, кофе!
Бывшая монашенка проворно метнулась к кухонной двери, но ее остановил Зубавин:
— Выходить из дома никому не разрешается до тех пор, пока будет происходить обыск.
— Обыск? — Марта Стефановна так раскрыла глаза, что. казалось, они готовы были выскочить из орбит. — У меня обыск? Почему? Какое вы имеете право посреди бела дня вторгаться к одинокой, беззащитной женщине? Я буду жаловаться, я…
Зубавин положил ордера на стол:
— Вы арестованы, гражданка Лысак… Товарищ Борисов, приступайте к обыску.
— Арестована? Я? — взвизгнула «Венера». — За что?
Прямо глядя в переполненные ужасом глаза портнихи, обрамленные черным шнурочком выщипанных бровей, и отчетливо, чеканно выговаривая каждое слово, Зубавин сказал:
— Вы привлекаетесь к ответственности за преступную деятельность в пользу иностранной разведки.
— Какую деятельность? Не выдумывайте! Вы ошиблись. Я — портниха. Слышите, портниха…
— И помощница Крыжа, — перебил Зубавин.
«Венере» следовало бы после этих слов сразу присмиреть, но она не унимала силы утробного своего голоса, упорно продолжала играть роль оскорбленной невинности. С подобным притворством Зубавину приходилось сталкиваться много раз. Он уже досконально знал от Крыжа, чем и как она ему помогала. Известна была ему и ее кличка, и потому он не вытерпел и рассмеялся:
— Не тратьте напрасно порох, гражданка. Одевайтесь. Советую выбрать платье поскромнее, — добавил он насмешливо. — В тюрьме не найдется ценителей вашего портновского таланта… Мария, — обернувшись к бывшей монахине, сказал Зубавин, — принесите своей пани какое-нибудь платье.
— Я сама, — Марта Стефановна ринулась к двери спальни.
— Не беспокойтесь, гражданка, вам подадут все, что требуется. Садитесь, отдыхайте. Можно даже закурить. Мария, захватите и любимые сигареты пани.
«Все знает. Пропала моя головушка, пропала!» — думала Марта Стефановна, дымя сигаретой и сквозь табачный дым и слезы оглядывая свою квартиру, полную чудесных, дорогих вещей, которые натаскала сюда в течение, своей жизни. — «Кому все это достанется, кто будет, жить в этом доме? Неужели так и не придется ими по«пользоваться? А любимый Андрюша? Что будет с ним?»