Увидев друга, Олекса обрадовался, поднял над головой руку, чтобы обратить на себя внимание.
— Кто это? — недовольно спросил Андрей.
— Василь Гойда, разве не узнаешь? Знаменитый машинист Закарпатья. Теперь студент-заочник.
— Знаменитый машинист? — недоверчиво хмыкнул Андрей. — Не может быть. Не слыхал. Я знаю две знаменитости: Олексу Сокача и его учителя Головина, дядю Костю.
— Какая я знаменитость! Вот Василь Гойда — да! Пригласим его за стол, а?
— Приглашай, если ты так хочешь.
— А ты не хочешь?
— Мне интересно с тобой провести вечер, а не с каким-то студентом-заочником.
— Да ты не бойся, он замечательный парень, вот увидишь. Пригласим?
Андрей раздраженно отодвинул от себя тарелки, стакан:
— Я же сказал — приглашай, если тебе со мной неинтересно.
— Ну вот, обиделся! Зря! Ладно, обойдемся сегодня и без Гойды.
Олекса вздохнул, повернулся к своему другу спиной и попытался продолжать пир. Нет, все уже было кончено. Он перестал есть, пить, разговаривать. Угрюмо молчал.
Глава девятая
Поздним вечером Андрей и Олекса вышли из ресторана. Лысак хотел проводить Сокача домой, но тот поднял воротник своей синей спецовки, нахлобучил на глаза форменную фуражку и махнул рукой.
— Сам найду дорогу, не беспокойся, — пробормотал он и скрылся в темноте.
Шел дождь. Мелкий, теплый, настоящий весенний. Прохожих на улице почти не было. На противоположной стороне улицы скупо светились окна дежурной аптеки. В черном небе прогудел истребитель. Он пролетел вдоль границы, прочертив свой маршрут бортовыми огнями — зеленым и красным.
Досадуя на Сокача за то, что тот оказался плохим собутыльником, Андрей медленно побрел по Виноградной, раздумывая, где и как поинтереснее скоротать ночь. Он вышел на конец улицы, в безлюдный скверик, сел на мокрую скамейку, закурил и, запрокинув голову, прижмурившись, прислушался к шороху дождя в кроне каштана.
Чьи-то шаги, прозвучавшие невдалеке, заставили Андрея опустить голову, открыть глаза. Мимо проходил человек в длинном плаще, в черной шляпе, с черным футляром подмышкой. Это был музыкант из Цыганской слободки. Тот самый, что пиликал на своей скрипке, пока Андрей и Олекса ужинали.
— Ты куда, Шандор? — спросил Андрей по-мадьярски.
— Домой. Сигарета есть?
— Есть. На. Бери всю пачку. Почему так рано домой?
— Жена приказала не задерживаться. — Огонек сигареты осветил лицо цыгана, его черные усики, белые литые зубы. — У нас сегодня домашний праздник: десять лет как поженились. По этому случаю…
Андрей все понял. Вот где он скоротает ночь — в Цыганской слободке.
— Приглашай, Шандор, и меня, — Андрей позвенел в кармане мелочью. — Дукаты и кроны имеются.
— Пойдем, если твоя душа праздника захотела.
Андрей и цыган взяли такси. Проехав центр Явора, они покатили по узкой темной улочке южной окраины города. Машина остановилась перед небольшим домиком в Цыганской слободке.
Цыганская слободка была одним из примечательных мест молодого советского города Явора. Возникла она давно, еще во времена австро-венгерской короны, росла и расширялась во времена президента Масарика. Здесь, на международном перекрестке, в нескольких километрах от стыка трех границ, удобно и выгодно было стоять постоянным табором конокрадам, контрабандистам, содержателям тайных квартир, друзьям заграничных перебежчиков, гадальщицам, скрипачам, коновалам, кузнецам, лудильщикам. Десятки лет, из поколения в поколение, Цыганская слободка воровала у тех, кто не умел беречь свое добро, обманывала доверчивых, предсказывала судьбу простодушным, нарушала законы императора Франца Иосифа и короля Михая, диктатора Пилсудского и президента Масарика, плясала и пела, клянчила милостыню на закарпатских базарах и лишь иногда, в тяжкие своя дни, трудилась: кузнечила, слесарничала, делала саман — необожженный кирпич. Исчезали императоры, президенты, диктаторы, менялись правительства, а Цыганская слободка оставалась все той же — независимым государством в государстве.
Советская власть уравняла цыган Закарпатья в правах со всеми гражданами страны, дала им высокое право трудиться на своей земле, на своем заводе, на своей шахте. Тысячи и тысячи цыган приобщились к постоянной трудовой жизни, но Цыганская слободка молодого советского города Явора не сдавалась, пыталась бороться за свою независимость, независимость от честного труда, от социалистических человеческих норм жизни. Почти никто из яворских цыган, не говоря уже о женщинах, не заботился о своем постоянном трудоустройстве. Ни одно учреждение и предприятие в Яворе не имело в своем штате цыган. Приглашали часто — не шли. Говорили: «Не привыкли мы от гудка до гудка, от звонка до звонка работать». Ковали. Лудили. Кровельничали. Делали саман. Рыли котлованы. Клали стены новых зданий. Выгружали и грузили иностранные и советские вагоны на перевалочной базе. Но все только аккордно, сдельно, поденно, от случая к случаю. Поработают неделю или две, получат хорошие деньги — и гуляют до тех пор, пока в кармане не останется ни одной копейки. Женщины, как и в старые времена, рыскали по большим базарам, гадали на картах. В понедельник они в Ужгороде. В среду мчались в Хуст. В пятницу заполняли Мукачево. Владельцы скрипок и длинных «музыкальных» волос по вечерам кочевали по яворским забегаловкам, по пивным, барам, по закусочным, искали желающих послушать чардаш и цыганскую рапсодию.