Оба радостно смущенные, стояли они у ворот заставы, на виду у всех солдат, на густой молодой траве. Он держал ее руки в своих руках и, пытаясь заглянуть ей в глаза, которые она упорно не отрывала от земли, спросил:
— Завтра и зарегистрируемся? Хорошо?
— Как хочешь, — откликнулась она таким тихим шепотом, что он скорее угадал ее слова, чем услышал.
— Пойдем на заставу, — сказал он, беря ее за плечи.
— Зачем? — испугалась она.
— Пойдем! Я всем скажу, что завтра женюсь. Всю заставу пригласим на свадьбу. Пойдем!
Он толкнул калитку и, не снимая руки с плеч Алены, ввел ее во двор. Все пограничники, находившиеся в эту минуту на площадке перед казармой, смотрели на них — гордого Смолярчука и смущенную Алену. И все улыбались, догадываясь, какое важное событие произошло в их жизни. Волошенко не удержался, чтобы не отметить это веселой шуткой. Он зычным голосом, веселым и в то же время торжественным, отдал команду солдатам:
— Внимание! Равнение на-лево, на влюбленных!
Пограничники демонстративно приосанились, вскинули и повернули головы к Смолярчуку и Алене.
Старшина не растерялся и в свою очередь скомандовал:
— Вольно, товарищи холостяки! — потом, переведя дыхание, добавил: — Можете поздравить нас с наступающим, как говорится, законным браком!
— По-о-здрав-ляем! — громовым раскатом прокатилось по двору заставы.
— По-о-здравляем, поздравляем! — пропел в заключение Волошенко, дирижируя солдатским хором.
Глава двенадцатая
Старшина Смолярчук явился в столовую последним, когда вся застава поужинала. Он хотел остаться с глазу на глаз с Волошенко, поговорить с ним по душам, посоветоваться, решить важный для него вопрос.
Повар Волошенко поставил перед старшиной тарелку с жареным картофелем, эмалированную кружку с крепким чаем, положил хлеб и сказал:
— Товарищ демобилизованный, ужинайте не по-старшински, а по-солдатски: раз, два — и готово!
Смолярчук хмуро посмотрел на Волошенко и молча принялся за еду.
Повар виновато усмехнулся:
— Извиняюсь, конечно, за такую холодную речь. Вам сейчас, как жениху, хочется слушать только веселое, свадебное, а я… не имею времени для любезных разговоров: готовлюсь в наряд. — Он помолчал и с гордостью добавил: — Молодой пограничник не назначается в наряд, но капитан мне доверил. И я, конечно, оправдаю доверие.
Когда Смолярчук поужинал, Волошенко спросил его:
— Чем вы расстроены, товарищ старшина? У счастливых не бывает такого выражения.
— Некогда тебе слушать про мое расстройство. Иди в наряд, оправдывай доверие, — невесело сказал Смолярчук и вышел.
Убрав столовую и кухню, Волошенко тщательно помылся, пригладил щеткой торчащие, подстриженные под машинку волосы, подшил к гимнастерке свежий белоснежный подворотничок, почистил обмундирование, оделся и подтянутый, бравый, с сияющими глазами, с напряженным, строгим лицом пошел принимать дежурство по заставе. Через минуту Волошенко с красной повязкой на рукаве властвовал у телефонных аппаратов, в казарме, во дворе, готовил к службе пограничные наряды.
Смолярчук складывал вещи в чемодан, украдкой наблюдал за товарищем, завидуя его деловитости, его нескрываемой важной радости. Завидовал и, пожалуй, чуть-чуть ревновал. Смолярчук особенно любил этот вид пограничной службы — дежурство по заставе. Всеми до сих пор признавалось, что он отлично справлялся с обязанностью дежурного. Пройдет полгода, год, и все скажут, что Волошенко дежурит не хуже Смолярчука и что Тюльпанов отлично закончил школу службы собак и отлично работает с Витязем, ни в чем не уступает своему учителю. А может быть, никто ничего не скажет, может быть, никто и не вспомнит старшину Смолярчука… Уедет, и все забудут!
Сложив свои небогатые солдатские пожитки, Смолярчук засунул чемодан под кровать и, убедившись, что в казарме никого нет, подошел к пирамиде, взял свой автомат и привычным жестом погладил его вороненую сталь.
— Что, товарищ старшина, решили попрощаться? — услышал он голос одного из пограничников.
Смолярчук обернулся. Солдат добродушно улыбался, часто мигая светлыми длинными ресницами.
Смолярчук отдернул, как от огня, руку от пирамиды и вернулся к своей койке. Удивительно, какая она мягкая и в каком удобном месте расположена — у самого окна, через которое видны и Карпатские горы, и кусок Тиссы, и виноградники, и восходящее солнце, и вечерние звезды, и шпиль колокольни на той, заграничной стороне! Три года Смолярчук спал на солдатской кровати, а завтра… Демобилизован! Кончилась пограничная жизнь! Поезжай, куда хочешь, делай, что хочешь. С завтрашнего дня капитан Шапошников вычеркнет тебя из списков личного состава, и ты больше не будешь нести службу в секрете или дозоре. Демобилизован! Твой автомат перейдет к Тюльпанову или другому молодому солдату. На твоей койке, возможно, будет спать тот же Тюльпанов. По дозорной тропе, протоптанной твоими ногами на берегу Тиссы, будет ходить кто-то другой.