— А!.. Он что — трембитный мастер?
— Да. Его каждый верховинский пастух знает! — с гордостью объявила Алена. — Он все свои трембиты делает только из громовицы.
— Громовицы? А это что за диковина?
— Дерево, в какое ударит гром.
— Интересно… Как же это ваш отец ухитряется и трембиты делать и на железной дороге служить?
— Он у нас на все руки мастер. Охотник. Птицелов, Рыбак. Резчик по дереву. Следопыт.
— Молодец! — Дубашевич облизнул пересохшие губы. — Алена Ивановна, водичка в вашем доме найдется?
— Сейчас принесу.
Алена выбежала из горницы. Дубашевич проводил ее глазами. «Хороша!» Он подошел к окну. Отсюда открывался прекрасный вид на тот самый объект, ради которого Дубашевич волею «Бизона» проник в Закарпатье, У подножия лесистой горы чернел полуовальный, отделанный закопченным гранитом зев железнодорожного туннеля.
Стекла в доме путевого обходчика слегка задрожали. Завибрировали под ногами Дубашевича сосновые плахи. Темное отверстие туннеля стало белым, задымилось, Выталкивая облака пара, из гранитных теснин подземелья вырвался паровоз и ликующе, как живое существо, потряс воздух продолжительным гудком.
Дубашевич достал металлический портсигар, в который был искусно вмонтирован фотоаппарат, заряжающийся микропленкой. Он сфотографировал поезд, выходящий из туннеля, и закурил.
Выбрасывая из-под тормозных колонок искры, товарный поезд с веселым грохотом, залитый весенним солнцем, пронесся мимо дома.
Вернулась Алена с деревянным ковшиком, полным прозрачной родниковой, холодной, как лед, воды. Ступак выпил, поблагодарил и кивнул за окно, в хвост поезду.
— За границу пошел, к нашим друзьям.
— День и ночь они проходят мимо нас, привыкли мы,
— Зря. К такому великому делу грешно привыкать. Свершилось то, о чем мечтали наши великие учителя! — Гость беспокойно огляделся вокруг: — Так куда вы меня приткнете, Алена Ивановна?
— Сейчас. — Алена высунулась в окно, и подняв голову, закричала: — Тато!
В ответ прозвучал короткий бас трембиты: слышу, мол, говори, что надо.
— Идите сюда, тато, скорее!
По гулкой лестнице, ведущей на второй этаж, на мансарду, послышались грузные, неторопливые шаги. В горницу вошел Иван Васильевич Дударь. Он был одет в старенькую, изношенную форму железнодорожника, но подпоясан брезентовым фартуком, из кармана которого торчали полдюжины тончайших фигурных долотец, стамеска, циркуль и складной метр. За правым ухом мастера торчал необыкновенно солидный плотницкий карандаш с грифелем, толщиной почти в мизинец. В зубах была обугленная, щербатая трубка, наверно, ровесница, однолетка хозяина этого дома.
Дударь молча уставился на чужого человека. Потом не спеша перевел вопросительный взгляд на дочь.
— Это Николай Григорьевич Ступак. Шофер. Будет у нас жить. Прислал инженер Борисенко.
При упоминании инженера Борисенко строгие глаза Дударя немного потеплели, но он не спешил быть гостеприимным хозяином. Снял фартук, повесил его на гвоздь, отряхнул у порога с одежды завитки стружек.
Дубашевич быстро украдкой переглянулся с молодой хозяйкой: спасай, мол, на тебя вся надежда.
— Тато, этого человека инженер Борисенко прислал, — повторила Алена. — Шофер, Николай Григорьевич Ступак.
— А!.. Здравствуйте! — старик протянул Ступаку руку с темной, натруженной ладонью. — Здравствуй, Николай Григорьевич, — повторил Дударь мягче, насколько это ему позволял его грубоватый голос. — Живи, раз инженер Борисенко прислал. Такому человеку, как он, ни в чем нет отказа. Откуда прибыл, Николай Григорьевич?.
— Из Львова.
— Что ж, и родом оттуда?
— Нет, подальше, из Восточной Украины. Киевский. Днепровский водохлеб. Степняк.
— Нравится тебе наш горный край или не нравится?
— Очень нравится. Смотрю и не насмотрюсь никак. Большая наша страна, а такой край, как Закарпатье, у нас единственный.
— Ты что ж, первый раз на нашей земле?
— Бывал и раньше. В войну. — Дубашевич прикоснулся к правой стороне груди, на которой алел орден Красной Звезды. — Между прочим, вот этой звездочкой я здесь награжден. За тяжелые бои в горах.
Дубашевич, сам о том не подозревая, инстинктивно защищаясь, затронул святая святых Ивана Васильевича — его любовь к Советской Армии.
Иван Васильевич посмотрел на грудь фронтовика, на его звезду, и невольно вспомнились ему картины далекого прошлого; как жил при кровавом хортистском режиме, как издевались над ним, украинцем, в течение всей жизни чужеземные поработители и как однажды, в темную, дождливую ночь осени 1944 года, пришел конец этому порабощению: советские войска вступили на многострадальную землю Закарпатья.