Мне стало больно. Говорят обычно, что от жалости болит сердце, но мне показалось, что больно стало во всем теле. Ну почему бывает так, что всякие гады получают, что хотят, живут бессчетно долго и не знают проблем, а по-настоящему хорошие люди заканчивают жизнь в одиночестве и безумии?
— Что с вами, тетя Нора?
Медсестра отошла, и я присела рядом с пожилой женщиной. Маленькая, трогательная, коротко остриженная…
— Не расстраивайся, Региночка. Я теперь спокойна, и я рада, что покину этот мир в своем уме.
— Зачем же вы так, сударыня? — пожурила ее медсестра. — Ничего страшного не произошло. С имплантом вы проживете еще много-много лет.
— С каким еще имплантом? Управляющим? Вы что натворили?!
— Региночка! Не ругайся, пожалуйста. Негоже воспитанной барышне так себя вести.
Я замолкла только, потому что не хотела расстраивать Элеонору. И она не желала расстраивать меня:
• Так правильно, милая. Я была опасна для окружающих. Я не могла верить… А сейчас я смиренно принимаю тот факт, что мой Антуан мертв, а Дарн продан. Все меняется, и жизнь идет своим чередом.
— Тетя Нора… — я не знала, что сказать.
— Не переживай из-за меня, старухи. Я свое уже отжила. А тебе еще жить и жить, Региночка.
— Вам нельзя переживать, сударыня. Лучше возвратиться в палату, — медсестра напомнила о себе и встала перед нами. Я метнула на нее убийственный взгляд. Неужели так сложно дать нам хотя бы пять минут на разговор?
— Не устраивайте сцен, Регина Жарковская, — сказала Элеонора так властно, что я было подумала, что проснулась ее буйная сторона. — Жизнь продолжается, слышишь? И тебе в ней уготовано высокое место. Высокое — помни об этом.
Поднявшись, женщина пошла по коридору. Что-то мешало ей идти прямо, развернув плечи, что-то ограничивало и клонило к полу. Не в силах смотреть, я отвернулась.
Элеонора Монсиньи всегда казалась мне излишне манерной, но я считала ее сильной женщиной. Я восхищалась даже ее безумием. Оно родилось из протеста, и я все ждала, что пробудившаяся буйная стороны личности как-то сольется с ее тихой стороной. И получится на выходе сильная, стойкая женщина, которая станет для меня примером.
Как же! Элеоноре поставили управляющий имплант. Теперь ее мысли, чувства и эо под контролем. С одной стороны — а как иначе, она ведь была буйной! С другой — управляющие импланты ставят только опасным преступникам. Еще один позор в конце жизни.
Конец жизни… Как-то лечащий врач обронил, что для полного исцеления я должна сначала умереть. Только так мои энергии обновятся. Что, если он прав? Вернулись мои панические атаки, открылись эо-потоки. А ведь такую терапию прошла… Врачи могут счесть меня неизлечимой. А у меня высокий уровень эо. К чему риск, решат они, и мне тоже поставят имплант.
Я встала с диванчика и пошла к гардеробу.
Лучше уж пусть мое сердце остановится от неправильной циркуляции энергии, чем я буду жить с имплантом.
Вернувшись в особняк, я нехотя поднялась в покои владетеля. Мелок при виде меня демонстративно заполз под стол и начал ворчать. Этому зверьку я определенно не по нраву. То ли он ревнует меня к альбиносу, то ли просто не принимает чужачку на своей территории.
Такой малыш, а психика — почти как у человека.
Усмехнувшись, я зашла в небольшую комнату за гардеробной, где хранилось постельное белье, полотенца. В одном из шкафов я развесила свои вещи. Брюки, свитера, куртки, все мешковатое — ничего женственного. Разве что униформа… Я протянула руки к ней, чтобы переодеться к приезду владетеля, и рука моя задрожала крупно. Мне стало нестерпимо плохо.
Все те темные мысли, что я в последнее время отгоняю, накинулись скопом, как стая безжалостных хищников.
«Приступ», — с отвращением подумала я. Отголосок того, что случилось со мной когда-то.
Я глубоко вздохнула, надеясь отогнать черные мысли, панику, но они уже овладели мной и начали прыскать ядом в сознание. Все сплелось в клубок: жалость к себе, тревога, паника, боль, стыд. А еще я очень ясно, отчетливо я услышала голос того: «Не сопротивляйся, девочка… не сопротивляйся. Или я тебя сломаю».
И сломал!
Я схватилась за виски. Невыносимо!
Хочу забыться! Прямо сейчас! И плевать на владетеля, на все плевать!
Я уже прознала, где у владетеля бар. Покинув комнатку за гардеробной, я прошла — пролетела — к бару в гостиной, хитро запрятанному за белой панелью, достала первую попавшуюся бутылочку веронийского. Усевшись на диван, я открыла бутылку и начала пить. Поперхнулась, раскашлялась. Небрежно вытерев губы рукавом, я сделала еще несколько глотков.