— За больными из изолятора машину послали?!
— Давно послал. Завхоз приедет и доложит мне…
У Лизы отлегло от сердца.
На самом дальнем пути станции — длинная шеренга вагонов, предназначенных для пионеров. Вдоль нее идет человек в промасленной робе и молотком на длинной ручке постукивает по колесам. Стукнет — и прислушается. А металл отвечает ему чистым звонким голосом: «динь-динь… дон-дон…» Не сомневайся, мастер, мы здоровы… Но что это?! Удар молотка вызвал зловеще сухой, дребезжащий звук ската. Трещина! Глаза мастера стали настороженными. Он записал номер неисправного вагона и пошел к голове поезда, еще внимательней остукивая и осматривая вагоны пионерского эшелона.
— Черт возьми! — мастер сдвинул на затылок фуражку с моментально вспотевшего лба. В буксу второго от паровоза вагона какая-то злобная рука насыпала песку, прикрыв его смоченной в мазуте тряпкой… Во второй, в третьей буксе — то же самое! Загорятся же в пути!
Мастер подхватил на плечо сумку с инструментами и побежал разыскивать начальника станции.
Завхоз уже собирался ехать за больными, когда к вокзалу подъехал маленький автобус с детьми из соседнего лагеря.
— Леня! Кого привез? — спросил завхоз знакомого шофера.
— Да больных же… Я тут и ваших прихватил.
— Вот спасибо! А я уже хотел за ними ехать. Будь другом: сдай их нашему врачу. Ладно? А то у меня дел по горло.
— Ладно! Сдам. Не беспокойся.
В суете задерганный завхоз не спросил: какие больные? Откуда? А шофер Леня привез только двух пионеров из горбольницы после операции аппендицита. Завхоз же доложил на бегу:
— Товарищ начальник лагеря, больных привезли. Сдали врачу… — и помчался по своим делам.
Перрон кипел. По нему в разных направлениях неслись волны пионеров, сшибались, крутились водоворотом. Вместо одиннадцати вагонов на первый путь подали только восемь. Тщательно разработанный план посадки полетел вверх ногами. В вагонах смешались не только отряды, но и лагеря. Пока ругались с начальником станции, надеясь выколотить три недостающих вагона, ушло драгоценное время. Единственной заботой стало никого не оставить на перроне. Пионеры штурмовали двери вагонов. Погрузочные команды из старших ребят кидали в окна рюкзаки, свертки, чемоданчики.
Поезд уже тронулся, когда из-за вокзала на перрон выскочил завхоз. Он бежал, прижимая к животу забытый в суматохе ящик.
— Да бросай же! — крикнул начальник лагеря.
И он наконец бросил. По цементной дорожке, жалобно звеня, покатились пустые бутылки из-под томата. Завхоз схватился за поручни, и ребята дружно втянули его в вагон.
Всю ночь начальники лагерей и вожатые со списками в руках бегали по эшелону — искали своих пионеров. Всматривались в лица спящих, уставших после такого трудного пешего перехода ребят. И облегченно вздыхали, поставив еще одну галочку против чьей-то фамилии…
Солнце повисло над морем. Огромная темно-синяя чаша, как магнит, тянула его к себе все сильней и сильней. И солнце обессилело в этой борьбе, стало падать, коснулось воды.
Как от раскаленного в горне железа, брызнули во все стороны и запрыгали, заиграли тысячекратно отраженные зеркалами волн его разноцветные лучи. А оно, погружаясь, будто обволакивалось паром. Он заклубился белыми легкими облачками над горизонтом. Ослепительный солнечный диск стал ярко-оранжевым. Потом — багровым. Виден уже только краешек солнца. Вот и он, метнув в небо яркий сноп лучей, исчез в волнах. Теперь лучи солнца остались только там, высоко над землей, над морем. Они, прощаясь, играли с облаками. Одни — золотили, другие — окрашивали в розоватый, красный, малиновый и еще какие-то причудливые цвета, которым и название-то нелегко подыскать…
Сергей отвернулся от моря… Так. Все ясно. Поезд уехал. Машина уже не придет. Они остались одни… И Сергей неожиданно почувствовал облегчение. Теперь нужно рассчитывать только на себя… Он слышал доносившиеся из открытого окна разговоры о грушах, о хлебе. Вздохнул. Подумал. И отошел в глубину сада. Вынул из кармана голубой блокнот и сел под пахучей алычей на перевернутую, почерневшую от времени колоду, служившую раньше кормушкой для скота. «Я — старший. Витьку считать нечего. Хоть он и старше на полгода, да что с него толку?.. Значит, я командир. А что делать? Одними грушами не проживешь… и домой ехать надо… Что делать?» Он открыл блокнот. На первых страницах мелкими фиолетовыми буквами записаны слова любимых героев из прочитанных книг. Тут и Овод, и Суворов, и Сергей Лазо… Он пробегал глазами по строчкам: «Букли не пушки, коса не тесак…» Нет, не то! «В науке нет широкой столбовой дороги. И только тот достигнет ее сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам». Так то в науке! А здорово!.. «Сияющих вершин»!.. Вот человек!.. Перевернул страницу. В сгущающихся сумерках, еле разбирая, прочел: «Капитан, потерявший уверенность, теряет власть на корабле. Он не может быть капитаном…» Правильно! Уверенность — вот что главное! И Сергей решительно записал на чистой странице: «Список изолятора». Перечеркнул «изолятора» и написал «гарнизона». Еще подумал, зачеркнул все и вывел: «Список отряда на 27 августа 1933 года», — и ниже:
1. Резван Майя 12,5 лет
2. Покутняя Нина 11 лет
3. Трифонова Сонечка 10 лет
4. Иванова Вика 11 лет
5. Сапыкин Виктор 13,5 лет
6. Круглик Саша 10 лет
Командир — Сергей Синицын
План действий
1. Установить твердую дисциплину.
2. Накормить отряд и не давать реветь.
3. Добраться до Новороссийска и домой.
Перед окнами изолятора Сергей прочертил прямую линию и выложил ее белыми кремнями. Через окно взял горн, лежавший на сетке кровати…
Вечернюю тишину над притихшим селением раздробили звонкие, чистые звуки горна. Сигнал «сбор» ворвался в открытые окна изолятора. Пионеры, сидевшие и лежавшие на голых сетках кроватей, вскочили и бросились к дверям. Горн звал, торопил, приказывал! Сергей оторвал мундштук горна от губ и, став по стойке «смирно», уверенно скомандовал:
— Отряд! На вечернюю линейку становись!
Пионеры пошли к линейке — белой цепочке кремней. А он уже торопил:
— Равняйсь!.. Отставить!.. Сапыкин, Соня, а где ваши галстуки? Надеть — и бегом в строй!
Виктор и Сонечка повиновались. А Майя подошла к Сергею:
— Зачем ты это, Сережа? Все равно…
— Замолчи! Что ты панику разводишь?! Будем сидеть и плакать, да? Становись в строй!
Майя обиженно вскинула голову и отошла. Губы ее дрожали. Когда вернулись Виктор и Сонечка, Сергей перед затихшей по стойке «смирно» шестеркой товарищей произнес свою первую командирскую речь:
— Командиром отряда буду я. Завтра мы отсюда уедем… Я вам слово даю!
Сонечка всхлипнула. Сергей повысил голос:
— Приказываю все паникерские разговоры прекратить! Перестать реветь. Москва слезам не верит. Все продукты разделим поровну. А завтра… завтра будет нормальный завтрак! Кто не хочет подчиняться, пусть уходит из изолятора. Кто не согласен — шаг вперед!
Из строя никто не вышел. Только заворочался и засопел Виктор да чуть всхлипнула Нина Покутняя. А Саша Круглик поднял руку и предложил:
— А я буду твоим ординарцем! Ладно?
— Ладно, — невесело согласился командир. — Вольно. Разойдись!
Он извлек из кармана коробку спичек, обернутую для надежности в промасленную бумагу. Нащупал на стене керосиновую лампу-семилинейку. Зажег свет. По его приказу из разных комнат притащили в большую комнату изолятора, где раньше жили медсестры, три койки. Положили на сетки слой сена, застелили своими простынями и легкими байковыми одеялами. Во дворе разожгли костер и повесили кипятить два котелка воды.