Зиганшин Камиль
Горное око
Камиль Зиганшин
Горное око
Впадину, в которой укрылся скит, обрамляли два вытянутых с запада на восток хребта: Южный - более низкий, пологий и Северный - высокий, величественный, в бесчисленных изломах и трещинах, с чередой снежных пиков по водоразделу.
Корней, любивший побродить по тайге, прекрасно ориентировался среди холмов, ключей, чащоб и болотин Впадины. И никто лучше его знал, где нынче уродилась малина, где гуще морошка, где пошли грибы. Да и зверье настолько привыкло к нему, что без опаски продолжало заниматься своими делами даже, когда он проходил мимо. Во время этих странствий молодой скитник научился подражать голосам большинства лесных обитателей, и разговаривал с птицами, зверями, травами, деревьями, дождем, ветром, солнцем. И они, казалось, понимали его.
Как-то, еще в детстве, гуляя по лесу, он услышал треск повалившейся ели. Падая, она зацепила и сильно надломила ствол росшей рядом осины.
-Больно, больно! - донеслось до Корнея с места падения.
Он кинулся на помощь, но под деревом никого не обнаружил. Перепуганный мальчонка рассказал о странном и непонятно чьем крике деду.
Внимательно выслушав внука, тот пояснил: -Запомни, Корнюша - мертвого на земле ничего нет, все вокруг живое. А коли ты услышал боль дерева, стало быть - дан тебе редкий дар чувствовать чужую боль. Думаю, из тебя хороший врачеватель выйдет. Это отрадно.
К шестнадцати годам Корней настолько подробно изучил Впадину, что ему стало тесно в ней. Его манили новые неизведанные места. Он все чаще заглядывался на горные пики Северного хребта, волнующие своей красотой и неприступностью. Почти каждый погожий вечер он просиживал на крыльце, зачарованно наблюдая, как заходящее солнце румянит западные скаты отрогов.
Бывая у деда, Корней не раз делился с ним сокровенной мечтой: подняться на самый высокий пик, но тот сердился на внука, запрещая даже помышлять об этом.
-Деда, ну почему мне нельзя в горы? Я уже взрослый, сильный. За один день обернусь! - уговаривал Корней.
Видя, что одними запретами не обойтись, Никодим вынужден был, взяв с внука обет молчания, рассказать ему историю про монаха, про страшный мор в пещерном скиту, располагавшемся много лет назад на склоне Северного хребта.
-Помни, ведаем о том только я, да Маркел. Ты третий, кому сия тайна доверена. Люди, известно, зело любопытны, а последствия для нас всех могут быть ужасными: найдется непоседа-ослушник, вроде тебя, заберется туда, и тогда всем нам смерть. Потому-то и наложили мы с Маркелом строгий запрет. А ты и впрямь вырос, - Никодим с нескрываемой гордостью оглядел внука так, как будто увидел впервые - Пожалуй, дозволю тебе подняться в горы. Но тех пещер сторонись, не приближайся к ним.
Готовясь к восхождению, Корней забирался на утес неподалеку от обители деда, и подолгу разглядывал, широкую ступень плато, крутые склоны хребта, иссеченные лабиринтами ущелий, намечая удобный и безопасный путь к господствующему над всеми четырехглавому пику.
Чем выше поднимался Корней, тем шире открывались пределы, тем острее ощущал он себя песчинкой в этом многоликом и огромном мире.
Лесистая подошва хребта отлого переходила в вытянутое плато. Его ширина колебалась от трехсот до шестисот саженей. Упиралось оно во вздыбленный горный хаос: высоченные гольцы, нехоженые отроги, скалы, зияющие чернотой трещин, ниши, стрельчатые шпили. И нигде ни одного деревца, лишь вдоль границы перехода в хребет длинная, узкая полоса ельника, а выше сплошь голые каменные склоны покрытые пятнами разноцветного лишайника, да кое-где клочками кедрового стланника. Само плато, напротив, сплошь устлано тучной, по пояс, травой, среди которой крупными листьями выделялся медвежий лук черемша.
От безмятежной тишины и приволья Корнею даже захотелось упасть с разбегу на перекатываемые ветром изумрудные волны и неподвижно лежать на них, бездумно внимая голосу ветра и щебету птиц.
Там, где плато упиралось во вздыбленные склоны хребта, стояла почерневшая от времени, часовня, а рядом, из груды камней, торчал такой же черный лиственный крест высотой сажени в три, а может и более. Подойдя ближе, Корней сумел разглядеть, что поперечины креста, защищенные шатрами, покрыты резьбой со скорбными словами из Евангелия.
На камнях, подле креста, Корней увидел свежий букетик альпийских цветов.
-Господи, помилуй! Не уж-то из пещерного скита еще кто жив? - со страхом и благоговением подумал он, крестясь.
Помолившись на потемневшую, и кое-где уже облупившуюся икону, висящую над входом, Корней с тайной надеждой вошел в древнее святилище, но там было пусто. Еще раз, сотворив молитву, скитник заторопился к круто поднимающемуся склону хребта. Но, не пройдя и сорока шагов, оказался на краю провала, в глубине которого притаилось озерцо, очень похожее на глаз. Его безмятежность и красота так очаровали и расслабили парнишку, что он скинул одежду и, хотя в глубине души шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, он не обратил на него внимание и нырнул с высокого берега между отражений белых облаков.
Ледяная вода обожгла, вызвав ощущение приятной свежести и бодрости. От ее плеска между берегов заметалось гулкое эхо. Проплыв озеро туда и обратно, Корней стал высматривать место, где сподручнее было бы выбраться. Но безобидные сверху берега снизу выглядели совершенно по-иному: куда ни глянь, гладкие базальтовые стены в три человеческих роста, покрытые осклизлым, охристым налетом. Пловец попытался вскарабкаться по ним, но пальцы лишь скользили по влажным камням.
Другой бы, в его положении, пожалуй, закрыл бы глаза, выдохнул воздух и погрузился в многометровую толщу, дабы без долгих мучений обрести вечный покой на дне. Но, не таков Корней, чтобы сдаваться без борьбы.
Проклиная свою неуместную прихоть, из-за которой оказался в каменном мешке, он лег на спину и, чуть шевеля ногами, тихонько дрейфовал, покачиваясь на воде. Глядя в голубой овал неба он просил у Господа милости и помощи, но по небу, словно унося надежду, уплывало последнее перо-облачко.
Вода была столь холодна, что даже закаленный парнишка вскоре стал ощущать неприятный озноб, проникающий все глубже и глубже. Вдруг спину что-то царапнуло. Перевернувшись Корней увидел в воде, прямо под собой, гряду камней. Она тянулась несколько саженей и, резко обрываясь, терялась в глубине. Приободрившийся пловец перекатал легкие в воде камни в одну кучу, и сложил из них островок, на котором можно было лежать и греться на солнце. Но прежде он преклонил колени, творя молитву: