— Что ты делаешь, дурак! — закричал Арчен. — Нельзя!
— Не учи! — ответствовал государь, оторвавшись от опустевшего сосуда. — Ха-ха! Я теперь бессмертный! Никакая болезнь, никакой яд меня не убьют!
«Разве что белая ртуть», — подумал Арчен, а вслух сказал:
— Тебя убьёт собственная глупость. Человек не может выдержать столько здоровья, сколько ты влил в себя.
— Бред! Я здоров и силён, как никогда. Никакое чёрное колдовство не сумеет справиться со мной!
Барониссимус ударил одной рукой о другую. Раздался громкий хруст, стукнутая рука обвисла, изогнувшись под нелепым углом.
— А! Что?!.
— Ты сломал себе руку, сиятельный. Сила и здоровье у тебя возросли многократно, а прочность костей осталась прежней. Кстати, советую лечь, а то как бы взбесившееся сердце не выломало грудную клетку.
Барониссимус пытался кричать, но с первой попытки сорвал голосовые связки и сумел лишь просипеть:
— Помогите!
— Один раз мы тебя вылечили, второго раза не будет. Жадность кошку сгубила.
С кошками и их жадностью Арчен хорошо познакомился в бытность рабом.
Барониссимус пал на постель. Балясины, на которых держалось спальное сооружение, подломились, всё бухнулось на пол. Непонятно, вес у человека, опившегося эликсиром, остался прежним, отчего же всё ломается? Возможно дело в резкости удара.
Уцелевшей рукой барониссимус срывал одежду. Клочья прочнейшей материи разлетались, как придуманные. Обнажённая грудь бешено вздымалась, причём не от дыхания, а словно кузнечный молот стучал изнутри, стремясь вырваться на волю. Это билось, а верней, разбивалось сердце. Рёбра были сломаны чудовищными ударами, и лишь пласты сала на груди не позволяли телу разлететься на части. Готовые лопнуть глаза, и пена из ушей — как это было похоже на гибель Никола! Но там панацее противостояла белая ртуть, а здесь только собственная жадность. Недаром говорят: жадность — самый страшный яд среди всех ядов.
Толчки изломанного тела становились реже, хотя сила их не уменьшалась. Пена из ушей и рта сменилась жиденькой кровью.
— Что скажете, учёные мужи? — спросил Арчен. — Вы видели, я не коснулся его пальцем, но лишь предупреждал, чтобы он не совершал самоубийства.
— Этот чудесный медикамент, — произнёс самый седобородый, — способен убить в человеческом организме любую болезнь, но если он не находит болезни, то он убивает самого человека.
— Совершенно верно, — подтвердили остальные.
— Государь смертен, государство вечно! — возгласил военачальник, и стража у дверей опочивальни отсалютовала бердышами.
Арчен вздохнул с облегчением. Дело, кажется, поворачивало к нужному завершению.
— Господа, — объявил полководец, обращаясь к растерянным придворным, вам поручается важнейшее дело — объявить народу о смерти богоданного властелина. Кроме того, нужно подготовить и провести похороны, достойные величия скончавшегося государя.
О таком царедворцы могли только мечтать! Казначей погиб, а им дозволено безотчётно запускать лапу в сокровищницу. Бедняги не знали, что войсковые казначеи уже проинструктированы и будут негласно учитывать каждый шлёндер, а когда придёт срок, за всё будет спрошено со всей строгостью.
Но главное, пока прочие царедворцы делили деньги, командир гвардейцев забирал в свои руки власть, и война с безымянным селением вовсе не входила в его планы.
Настоящие переговоры начались, когда лишние царедворцы покинули зал. Первый вопрос был:
— Вы собираетесь остаться при дворе?
— Нет. Здесь нам ничего не нужно, кроме мира и спокойствия, которые мы уже получили. А дома мы нужны. Нас мало, и я не знаю, как мы сможем остановить моровую язву.
— Хорошо, Я прикажу, чтобы вам выделили экипаж.
— Это лишнее. Колдуны должны ходить пешком. Красивая жизнь легко может изнежить волшебника.
— И ваша девочка тоже пойдёт пешком?
— Сюда-то она дошла. А если бы вы видели, как она взбиралась на граничные горы, вас бы не удивляли её здешние подвиги.
— Представляю, кем она станет, когда вырастет.
— От неё не будет ни малейшей опасности. Она будет лекаркой, которая вылечивает все болезни, кроме смерти. Её мать тоже была лекаркой, каких поискать, а ваши священники хотели отправить её на костёр. Поэтому я прошу: пусть таких приговоров больше не будет. Самый суровый приговор должен быть — изгнание. Изгнание к нам, в горы. А уж мы разберёмся: колдун это, преступник или дурак возомнивший о себе невесть что.
— Это будет непросто. Традиции — вещь упрямая. Но думаю, вместе мы переупрямим любую традицию. Когда вы собираетесь уходить?