— Да, да. Понял.
— Вот и хорошо… А теперь ешь.
Она подтолкнула ему тарелку, поставила тарелку себе. И села напротив.
— И ты вышел из моего народа…
— Ты же небось с Юга.
— Ты не понял. Послушай. Пусть ты с Севера, а я с Юга, но народ-то у нас один, верно?
Кзума неуверенно кивнул.
— Ты еще дитя дитем. Слушай. У твоего народа и у моего народа есть закон племени, обычаи, так или не так?
— Так.
— Ты из нашего народа вышел, ты по нашим законам живешь, вот почему ты мне полюбился, а не потому, что я хочу с тобой переспать, — чего нет, того нет! И заруби себе это на носу, не то быть беде! Да не тряси ты головой — я вижу, что толкуй, что не толкуй, тебе меня не понять. Знаю, что не понять. Но как знать, вдруг когда-нибудь и поймешь!
Они кончили есть, Лия собрала тарелки, перемыла и вытерла. Во дворе показался Папаша, она окликнула его:
— Папаша! Поди-ка сюда.
Папаша насупился, сплюнул.
— И чего тебе надо? Ни на минуту человека в покое не оставишь.
— А ну иди сюда.
Пьяной раскачкой Папаша подошел к ней.
— Расскажи Кзуме о городе и нашем обычае.
— Чего? — Папашу мотало из стороны в сторону.
— Расскажи Кзуме о нашем обычае и городе, — терпеливо повторила Лия, подводя Папашу к стулу.
— О нашем обычае и городе, — пробормотал Папаша, и тут глаза его просияли, а губы распустились в улыбке. — Как же, как же, о нашем обычае и городе. Да, история смешная, смешнее не бывает. Ты только послушай…
Он встал и зашагал по комнате взад-вперед. Потирал руки, хитро улыбался, причмокивал. Вздергивал то одно плечо, то другое.
— Смешней не бывает, — повторил он. — Пришел как-то раз город в гости к нашему обычаю. А у нашего обычая сердце доброе. Он накормил город, напоил пивом, пригожую молодуху под бок положил.
— Постой, Папаша, — прервала его Лия.
— Молчать, баба! — рявкнул Папаша.
Лия улыбнулась.
— …Так вот, положил под бок пригожую молодуху. И что же дальше, как ты думаешь? Хочешь верь, хочешь нет, а город молчит себе и молчит. Ни тебе «спасибо, не утруждайся», ни просто «спасибо». А люди вокруг радуются: «Дела пошли на лад, город и наш обычай подружились». Вот так вот… И с тем вышли в поле. А как солнцу садиться, вернулись домой, захотели выпить пива, смотрят, а пива-то и нет. Кинулись, стали наш обычай искать, а его тоже нет как нет. А город стоит и надрывается со смеху. И теперь едва кто выпьет пива, его мигом сажают в тюрьму. Вот почему я пиво люблю. Хорошая история, смешней не придумаешь, верно, Кзума? Вот как оно было, а теперь пойду-ка я спать…
И заковылял прочь. Потоптался возле драчуний— ледащая отсыпалась после припадка, толстуха прикорнула рядом. Женщины, что есть мочи тузившие друг друга, теперь мирно спали бок о бок на куске мешковины.
— Тут негде приткнуться, — крикнул Папаша.
Лия вынесла из дому другой мешок, расстелила его поодаль от первого. Папаша растянулся на спине, улыбнулся ей.
— Люблю я тебя, Лия, — сказал он заплетающимся языком.
— И я тебя люблю, Папаша, — ответила она.
— Раз так, поцелуй, — наседал он.
Лия опустилась на колени, чмокнув его в лоб. Когда ома поднялась, он уже крепко спал. Улыбка промелькнула было на ее лице и тут же исчезла. Она постояла, поглядела на Папашу, потом повернулась и прошла в дом.
— А ты его любишь, — сказал Кзума.
— Тебе-то что? — зло отрезала она.
Кзума ничего не ответил, только глянул на нее. Проскользнув мимо, она прошла в другую комнату. Кзума слышал, как она снует туда-сюда. Прибирается, расставляет все по местам.
Чуть погодя она замурлыкала песню. Он узнал ее. Это была «Песня дождя». А потом различил и слова.
Тоска в ее голосе бередила душу.
Кзума вышел во двор, посмотрел на спящих.
Из дому донесся Лиин голос. Но на этот раз она завела веселую песню. Смешную, радостную, и в голосе ее звучал смех. В песне шла речь о молодом парне, задаваке и похвальбуше, который повадился рассказывать девушкам, какой он молодец-размолодец к красавец раскрасавец, а девушки назначили ему свидание чуть не за десять километров, а сами не пришли. И потом долго дразнили его.
В песне было множество куплетов, и в каждом похвальбуше доставалось на орехи.
Кзума улыбался, кивал головой — поделом ему, этому похвальбуше.