— Это отвалы. Сюда сваливают песок, который выкапывают, когда добывают золото. Ты тоже будешь этим заниматься.
— Самый обыкновенный песок?
— Да, самый обыкновенный песок, — устало повторила Элиза.
— Его, должно быть, давно сюда ссыпают?
— Конечно, давно. Много лет подряд. И что ни день, этих отвалов становится все больше.
— Ты к ним подходила близко?
— Конечно.
— И какие они?
— Песок, он песок и есть.
— А какого он цвета?
— Белого.
— А черных отвалов не бывает?
— Мне не случалось видеть.
— Вот чудно.
— Что — чудно?
— Что такие высоченные горы белого песка насыпали черные.
— Без белых тут тоже не обошлось… Пошли, нам пора.
Она встала, потянулась, но Кзума никак не мог оторвать глаз от отвалов. Из-за тучи выглянула луна. Большая, желтая, добродушная. Весело замигали звезды. Кзума перевел глаза с отвалов на Элизу, его неодолимо тянуло к ней.
— Красивая ты, — угрюмо сказал он.
— Пошли, — сказала она.
— Я тебе не нравлюсь?
Она как-то странно поглядела на него и вновь оставила его вопрос без ответа.
Он прижал ее к себе, обнял и почувствовал, как тело ее стало мягким, податливым. Губы ее раздвинула улыбка.
По одну сторону от них тянулся город с Малайской слободой, по другую высились отвалы белого песка, а здесь был островок тишины, покоя, и она — такая нежная — в его объятиях. Он взял ее за подбородок своей огромной ручищей, приподнял ее голову. Улыбнулся, глядя прямо в глаза, но ответной улыбки не дождался. Ее не понять. Все равно как Лию. Он нагнулся поцеловать ее, но почувствовал, как она снова напряглась.
— Не надо, — совсем по-детски выкрикнула Элиза и оттолкнула его.
Отвернулась, отошла на несколько шагов. Кзума стоял как вкопанный и смотрел ей вслед.
— Прости, — сказала она, не оборачиваясь.
— Да ладно, — сказал он и повернул в другую сторону.
Он возвратился в город той же дорогой, которой они шли. Только раз обернулся поглядеть на далекие отвалы, а дальше шел, не останавливаясь. Элиза догнала его уже на подходе к Малайской слободе и пошла рядом, стараясь приладиться к его шагу. Какое-то время они шли молча.
Потом она вскинула на него глаза.
— Ты сердишься? — спросила она.
— Тебе-то что?
— Прости, — сказала она, — но тебе меня не понять.
Он поглядел на нее. Лицо ее было печальным. Вся ее злость куда-то испарилась, сменилась неизъяснимой тоской.
— Я не сержусь, — сказал он.
Они молча дошли до самого Лииного дома.
Всю ночь в Лиином доме пили и гуляли. Когда Кзума и Элиза вернулись, народу там еще прибавилось. Опора по-прежнему сидела все на том же месте во дворе. За ее спиной стояли два пустых чана, перед ней — один опорожненный до половины. На дворе народу тоже было видимо-невидимо.
В другом конце двора стоял еще один чан — там торговала пивом ледащая Лина, та самая, у которой был припадок белой горячки. К удивлению Кзумы, она совсем протрезвела.
Во всех комнатах толклись пьяные мужчины и женщины. Среди них попадалось много цветных женщин, они обнимались с черными мужчинами. А вот цветных мужчин встречалось мало — раз-два и обчелся.
Тощая цветная женщина с недобрым лицом подкатилась к Кзуме, повисла у него на шее.
— Поставь мне пива, милок, я тебя приголублю. Дешевле дешевого — всего полкроны.
Элиза удалилась в свою комнату, а Кзума вышел во двор. Там, прислонившись к стене, звонко хохоча, болтала с мужчинами Лия. Лицо ее раскраснелось, глаза задорно блестели.
— Кзума! — окликнула его Опора. — Садись-ка сюда, сынок, — сказала она и передвинулась, освободив ему место на скамье.
— У меня много денег набралось, вот я и хочу, чтобы ты взял их на хранение, а потом передал Лии: тут такая пьянь собралась — еще передерутся, а годы мои уже не те.
Она отдала ему деньги, похлопала по руке и отстранила от себя. Голос у нее был ласковый, совсем материнский. И ему вспомнилась его старая мать.
— А ну давай налетай, сукины дети! Налетай, заливай глотки пивом! — заорала Опора уже никак не ласковым и не материнским голосом.
Кзума прыснул. Опора плутовато подмигнула ему, шаловливо улыбнулась, и ее дубленое лицо пошло морщинами.
— А ну налетай, сукины дети! — орала она. — Не жмись, вытряхивай денежки!
— Вот он где, гад!
Кзума обернулся. Задев его по лицу, мимо пролетел нож. Он попятился.
— Вот тебе, чтоб не зарился на мою бабу! — ревел Дладла, размахивая ножом. За ним стояли еще двое молодчиков с ножами. Кзума почувствовал, как по его щеке ползет струйка крови.