В лесу сразу же охватила прохлада. Трава в рост лошади, облитая росой, выкупала колени. Синеватый змееголовник, темно-пунцовые кисти копеечника попадали между стременами и ногами всадников, осыпали мокрую обувь разноцветными лепестками. Нежно-лиловые липкие шары репейника, росшие на крепких стеблях, отрывались с громким хлопком, пугающим лошадей. И каждый раз Марина, ловко и быстро наклоняясь с седла, успевала схватить бархатистый еще, чуть-чуть колючий в эту пору шар. Смеющаяся и торжествующая, с шаром в руке, она повертывалась к мужу и бросала липкий репейник на грудь Селифона.
В гору лошади шли рядом. Так же, как и Марина, Селифон испытывал чувство праздничной радости.
— Слышишь, ревет река? Это в Щеках, — сказал он.
Вместо ответа Марина пожала руку мужа выше локтя. Жеребец почувствовал отпущенный повод, потянулся к соблазнившему его цветку у самой тропинки.
— Балуй! — грозно крикнула она на Кодачи.
Жеребец бросил цветок и так рванулся, что Марина закинулась на спинку седла и у нее слетела с головы панама. Темно-ореховые волосы волной метнулись за уши.
Селифон успел схватить панаму на лету. Он тоже тронул иноходца каблуками.
Весь обрызганный росою Селифон выскочил вперед Марины и, размахивая панамой, погнал коня к шумевшей в ущелье реке.
Лошадей расседлали под раскидистым кедром, у ручья, впадавшего в Черновую. У самой воды росла голубоватая душистая мята вперемежку с залитою росой осокой. Подальше — непролазные заросли черной смородины. На косогоре алела малина, а еще выше, у камней, точно накрытые красным сукном, никли под тяжестью ягод кусты рубиновой кислицы.
— Ягод за неделю не обобрать! — Селифон махнул рукой в сторону косогора.
Марина вынула из сум четверть с молоком, берестяной туесочек творога со сметаной и поставила их в холодные воды ключа. Селифон спутал лошадей, снял узды и отпугнул от становища. Кони один за другим легли в высокую мягкую траву и, взметывая ногами, начали кататься. Потемневшие от пота под седлами спины омылись росой и заблестели.
Селифон поспешно начал разбирать рыбацкую снасть. Марина видела, что он очень спешит и думает сейчас только о том, как бы ему поскорей оставить ее.
Рыбаку действительно нужно было спешить. Солнце поднялось из-за гор. Месяц, утратив блеск, казался тонким и непрочным, как льдинка.
— Мне еще удилище вырубать! — озабоченно сказал Селифон.
— Да ты иди, иди, я тут сама справлюсь.
— К завтраку жди. Ежели задержусь, спускайся вдоль ручья и — вверх по Черновой, — торопливо сказал он и пошел.
Молочно-белая в пороге, темно-голубая по омутам, река билась в крутых скалах. Это самое узкое место Черновой и называлось «Щеки».
Глубоки, прозрачны омуты в гранитном ложе реки. И нет счета оттенкам воды в утренние и вечерние зори.
Да и не только река, но и отвесные, точно вытесанные топором скалы в эти часы то пламенеют пожаром, то розовеют, словно налитые кровью, а то вдруг подернутся голубой дымкой, как, незабудки. Много, бесчисленно много красок роняют небеса в реку.
Селифон спустился к Черновой по руслу ручья. Опавшая в летнее время вода образовала неширокую, затененную утесами береговую отмель.
Щеки Селифон считал настоящим «рыбным садком», И если когда собирался «наудиться всласть», то стремился только сюда.
С приречных камней вспорхнул куличок-перевозчик и, задевая воду узким пепельно-серым крылом, с тонким свистом полетел на другой берег. Селифона охватило знакомое волнение. Он быстро разулся, по-рыбацки подсучил до колен штаны и надел через плечо холщовую торбу под рыбу.
Босые ноги щекотал остывший за ночь галечник.
При первой насадке дрожали пальцы. По неистребимой с детства привычке поплевал на проткнутого крючком жирного фиолетового червя и сильным взмахом длинного гибкого удилища забросил лесу на стрежь. Лесу снесло течением и закружило в глубоком пенистом омуте.
Не желая наново забрасывать лесу без поклевки, Селифон решил «поиграть» червем и, приподняв удилище над водой, тихонько вел его против течения.
Рывок, как электрический ток, пронзил рыбака. Адуев подсек. Крупный сине-стальной хариус, распластав в воздухе рябые плавники, с размаху ударился о грудь Селифона. Рыбак радостно ощутил и грузный удар и холодную упругость рыбы, схваченной им под жабры. Стальная синева хребта и радужные пестрины плавников хариуса быстро меркли.
Селифон бережно опустил рыбу на дно сумки. Хариус сделал несколько бросков, каждый раз мягко ударяя сквозь холстину в ребро, зевнул раз-другой и затих. Чтоб пойманная рыба дольше была живой, Адуев нарвал пук влажной от росы травы, положил на дно и погрузил сумку в воду. Снова надетая через плечо, сумка холодила бок.