Увидели это баи-буржюи, разозлились на богатыря, как псы: принялись лаять на него.
Но можно ли богатыря испугать?!
Сколько грязных чапанов[51] ни поднимай, разве можно солнце закрыть от людей?
Сколько на солнце ни лай, разве можно солнце испугать?!
Прилетел к пастухам, сел на вершину Белухи и увидел всю нашу алтайскую землю.
Увидели его казахские баи, алтайские баи, русские буржюи и разбежались в разные стороны.
И стал богатырь свободно ходить по горам и раздавать красные книжечки и пастухам, и охотникам, и пахарям.
И у нас на Алтае старые люди стали делаться молодыми. И Ракимжану дал он красную книжечку с четире буквы.
И положил ее Ракимжан возле своего помолодевшего сердца. И стал богат бедный Ракимжан. Зажил он в новом, теплом доме с большой печкой — двум на ней в мороз лечь можно. И выращивает Ракимжан коней, быстрых, как маралы…
И в горах люди стали счастливыми.
И вернулся он к себе в красную юрту, где есть у него высокая-превысокая башня. И над той башней день и ночь горит огненная звезда. А в башне окошечко круглое, как бычий глаз. И из него виден весь народ на всем мире.
И стала тихая красная юрта, где отдыхает великий богатырь, сердцем земли. И люди со всего света потекли к ней, как ручьи. И нас с вами видит он, ребята, и радуется, что мы счастливы. Богатеет наша земля. Спокойно спит в красной юрте великий богатырь».
— Вы все знаете, как зовут его? — неожиданно спросил ребят Рахимжан.
— Ленин! Ленин! — хором закричали пионеры.
Селифон надел свой легкий, удобный для лыжной ходьбы тунгусский костюм и расшитые цветным стеклярусом унты, Марина — белый шерстяной свитер, лыжные штаны с завязками у щиколотки. На голову надела вязанную из козьего пуха шапочку с желтою кисточкой на макушке.
— Пойдем. До ребят мне хочется показать тебе любимые мои места охоты на косачей с чучелами.
Адуев привязал лыжные ремни к ногам жены, подал ей сухой, гладко обструганный пихтовый каек, закинул шомпольную винтовку за плечи, и они вышли.
Северный крутой склон Малого Теремка сразу же за деревней был безлесный, удобный для катанья на лыжах.
Селифон и Марина, обогнув Теремок у подошвы и все время забирая круче, углубились в старый березовый лес.
— Нажимай! — обернувшись, крикнул Селифон жене и замедлил движение.
Раскрасневшаяся Марина прибавила ходу. Узкие голубеющие следы лыжницы Селифона быстрее побежали ей навстречу. Широкая спина мужа уже совсем близко. Идти готовой лыжней легко, но шаг Марины короче, а толчок слабее, хоть и старается она изо всех сил.
«Не уйдешь, Силушка, догоню!..» — твердила Марина.
Селифон еще убавил ход. Вот он уже совсем близко. Бежать вдоль хребта с чуть заметным подъемом легко, но во рту уже сухо и в груди жжет.
«Все равно догоню! — подбадривала себя Марина. На подъеме она загадала: — Ежели догоню, значит, родится сын. И я ему скажу вечером…»
Еще за обедом ей неудержимо хотелось сказать ему о «нем».
Переодеваясь в лыжный костюм, Марина с новым чувством радостного, тайного любопытства смотрела на свое гибкое, нисколько не изменившееся тело.
— Вот и догнала, — крикнула Марина остановившемуся Селифону.
«Значит, сын! Сын!..» — подумала она и, горячая, задыхающаяся, схватила мужа за шею, бессильная дальше сдерживаться, закричала:
— Сын!.. Сын!.. Сын!..
Запушенный инеем березовый лес был сказочно бел и зачарованно тих.
Старые, толстые стволы казались серебряными. Длинные хрустальные ветви их искрились на солнце.
После оттепели легкий морозец в игольчатый иней сковал невидимое дыхание дерев.
Селифон и Марина стояли на гребне увала. Это самые косачиные места: зимой утром и вечером тетерева отовсюду вылетают сюда клевать горькую березовую почку.
Впереди, насколько хватал глаз, разбежалась заснеженная тайга. Вправо, из-за подола Малого Теремка, виднелся Новосельский край расстроившейся Черновушки. Влево — крутой обрыв в Березовый лог с шумящими, незамерзающими и зимою водопадом и речкой Журавлишкой.
— Хорошо-то как! — сказала Марина и плотнее прижалась к мужу. — Я ровно и не видывала лучше в своей жизни…
Обрадовавшийся «сыну» Селифон взвихрил душу Марины. Казалось, у ней выросли вдруг крылья: взмахни ими и полетишь над заснеженным лесом.
Бессильная выразить охватившие ее чувства, Марина обняла голову мужа обеими руками, привлекла ее к своему побледневшему лицу и чуть слышно прошептала ему в губы: