— Нашел дурака, у меня третья очередь на личный транспорт, авось «волжанку» и выжму у руководства, как передовик. Как ни крути, а впереди меня человека нет. А там — Пашку вы только и видели… С этим хлопком вы все в «колхарей» превратились. Понимать надо: у них свой план, у нас свой. Дружба вместе, а табачок врозь.
— Ты, Пашка, за всех не выступай, — вмешалась в разговор учетчица, недолюбливавшая Колесова.
По весне, пока хлопок не взошел, комбинатовские шоферы переживали, пожалуй, не меньше, чем Усман-ака. Зато когда дружно пошли всходы, осунувшегося за зиму председателя было не узнать, Усман-ака молодел на глазах.
Кутуев полюбил ранние, рассветные часы и дни полива. По полю, не суетясь, понимая ответственность дела, с тяжелыми отполированными в долгих трудах кетменями двигались босоногие мирабы — поливальщики. Шариф присаживался на корточки у кромки поля и слушал, как в каждом междурядье собственным голосом журчал маленький ручеек.
— Ну как, Нейлон, здорово на трассе? Хлопок по пояс, жара куда и девалась… Вот и пчелки на днях налетели… благодать… — поддразнивал он Колесова в недолгие перекуры.
— Я не слабак и на жару не жалуюсь, но отношения к нейлону не изменил. Да и очередь моя уже вторая… — огрызался тот. — Ох, и закачу я вам, колхари, пловешник и тандыр-кебаб в вашей любимой чайхане на прощанье!
— В таких случаях плов всегда подгорает, — как обычно, встревала Мукаррам-апа.
В сентябре Шариф впервые увидел, как раскрывались коробочки хлопка. Белый, поутру влажный комочек, как цыпленок из скорлупы, тянулся к свету. Забелела одна грядка, затем другая. В середине поля, словно заснеженный, появился остров, а через неделю будто летнее облако опустилось вдоль дороги.
— Когда же начнете убирать? — расспрашивали водители агронома в чайхане.
Довольный агроном, приосанившийся, в новой праздничной тюбетейке, терпеливо разъяснял каждому:
— Если бы как раньше — вручную, уже бы начали, но эти поля разбиты под хлопкоуборочные комбайны. Вот сделаем вертолетами дефолиацию, осушим и собьем листья, а там уж и начнем…
Когда готовые поля со дня на день ждали начала уборки, Шариф работал в ночной смене и, проезжая мимо полей, белеющих в лунном свете, жалел, что не увидит, как двадцать колхозных комбайнов поутру одновременно выйдут на карты и — начнется…
В ночной смене Шариф уже обставил самого Колесова и потому иногда позволял себе остановиться у арыка, сполоснуть лицо прохладной ночной водой и, присев на бампер машины, не спеша выкурить сигарету. Сегодня, закуривая уже вторую за ночь и размышляя о предстоящем отпуске, Шариф вдруг увидел далеко впереди, в поле, все разраставшийся огонек.
«Ведь там — хлопок!..» — подумал Шариф и рванулся к машине.
Мощные фары «татры» выхватили из темноты съехавшую с шоссе и уткнувшуюся в край поля машину. Горел возвращавшийся на рудник порожняк. Шофер метался вокруг открытого капота, сбивая курткой пламя. На ходу стаскивая с себя пиджак, Шариф подбежал к грузовику.
— А, Сова, — только и сказал, тяжело дыша, Пашка и кинулся сбивать пламя с другой стороны.
— За машиной смотреть надо! — кричал Шариф, задыхаясь в дыму.
Задымился промасленный пиджак Кутуева.
— Пашка, мигом в машину, без воды уже не потушить…
— Ты что, Сова, спятил, из-за такой рухляди рисковать? — отступил Пашка. — Ты же знаешь, у меня баки всегда под завязку, да я еще дополнительный бак примастерил. Пусть горит, не нарочно же я… — Пашка отбросил далеко в сторону полыхающую куртку.
— Дурак, ты ж в поле заехал, рванет КрАЗ, и твоего запаса горючего хватит, чтоб хлопок за секунду на целом гектаре загорелся… — метался Шариф. — Я видел, как хлеб горел. Ты что, с ума сошел?! Ну, в машину!
— Нет, Сова, нет… — Пашка попятился от машины.
— Эх ты, супермен, король горных дорог… — Шариф оттолкнул Пашку и рванул раскаленную дверцу.
Дом творчества Дурмень,
Ташкент,
1975