— Я дал тебе слово, Роза! Она хочет сделаться танцовщицей, Жак. Ну что, Роза, разве он не красив? Я тебе правду говорил.
— О да, красавец! Я влюблюсь в него! — нежным, мелодичным голосом прошептала Роза.
Она взяла Жака за руку и сделала такое движение, точно собиралась ее поцеловать.
— Когда вы входили в комнату, я сразу заметил, как вы ходите, — словно в танце, — сказал Жак с самой обольстительной своей улыбкой. — Я убежден, что вы добьетесь своего.
Роза покраснела:
— Да, вы думаете? О, я должна этого добиться! Я больше не могу выносить эту жизнь, я не вынесу ее. Здесь я погибну.
Жак распрощался — ему нужно еще поработать.
«Ну, не такой уж Янко пропащий человек!» — подумал он, выходя на окутанную ночным мраком улицу, и на его лице появилась лукавая улыбка.
XVIII
Жак написал несколько строк Франциске Маниу по адресу «"Турецкий двор», здесь». Он выразил ей соболезнование и посетовал на то, что ему не удалось познакомиться с дочерью своего искренне уважаемого друга. Он надеется, однако… Но письмо вернулось в отель, и Ксавер положил его на доску для писем.
Альвенслебены ответили на докладную записку Жака. В общем, в Берлине, по-видимому, довольны его деятельностью, и ему удалось — это самое важное — всучить им свой счет, за исключением нескольких статей расхода, по которым его просят представить оправдательные документы, после чего ему пришлют аванс на дальнейшие расходы. Оправдательные документы? Вот и связывайся с финансистами. Ну что ж, они получат эти оправдательные документы…
Только глупцы работают до переутомления — таков был девиз Жака. Но когда было нужно, он мог некоторое время трудиться как вол, не давая себе спуску.
Теперь он ежедневно разъезжал по окрестностям. Каждое утро, в шесть часов, к подъезду «Траяна» подкатывала пролетка Гершуна. Жак ездил в Комбез. Он изучал местность вокруг станции, что-то зарисовывал, делал заметки. По дороге Гершун должен был останавливаться раз десять. Жак взбирался на холмы и скалы и делал наброски цветными карандашами. Он собирал образцы пород, отбивая их маленьким молоточком, а Гершун в это время терпеливо сидел на козлах. И если всё это тянулось слишком долго, он попросту засыпал. Они ездили в Станцу, — три дня туда, три дня обратно. Дорога, хотя и несколько песчаная, была очень сносной: по ней свободно можно было ездить на автомобиле.
— Заводи-ка себе автомобиль, — говорил Жак Гершуну. — За пять часов ты можешь спокойно доехать до Станцы и забрать оттуда товары.
Да, Гершун хорошо знает эту дорогу. Он уже десятки раз проехал по ней в течение своей жизни. На этот путь ему нужно три-четыре дня, он встречает знакомых, болтает с ними и вовсе не стремится к тому, чтобы добраться до места непременно за пять часов.
Жак внимательно исследовал местность вокруг гавани. Глубины, длина причалов, — его интересовало всё. Он осмотрел даже полусгнившие амбары на берегу. Здесь пахло рыбой и жиром, который вытапливали из дельфинов.
Жак передал привет от Янко госпоже Габриэле Гилкас — «Юноне, чье тело даже в самую большую жару оставалось прохладным». Какая радость, подумайте! Она немедленно предложила Жаку свою гостиную, но Жак поблагодарил. У него не было никакого желания. Эта госпожа Гилкас, несмотря на свою молодость, весила по крайней мере сто килограммов. Муж Габриэлы, господин Гилкас, говорил о Янко с неприязнью. Неудивительно: когда Габриэла ворочается в кровати, треск слышится, наверно, по всему дому!
Когда Жак возвращался, Корошек каждый раз с любопытством выбегал из подъезда. Он много дал бы за то, чтобы заглянуть в желтую тетрадь с набросками, которую возил с собой Жак. А что это за камни, — они так брякают у него в мешочке? Руда? Молодой господин Грегор всё больше становился для него загадкой. «Геологические изыскания»! Ну, Корошек не так глуп, его не проведешь!
Измученный жарой и усталый, Жак обычно несколько минут беседовал с Корошеком в прохладном вестибюле.
— А что, в горах тоже был песчаный вихрь? Здесь в городе он бушевал целый час. Правда, Ксавер? Сегодня ночью лесоторговец Яскульский избил спьяну ночного сторожа. Это удовольствие стоило ему сто крон. Ютка Фигдор, дочь зубного врача, была застигнута в очень рискованной позе с фабрикантом розового масла Савошем. Ну, не будем об этом больше говорить! Савошу, хочет он или нет, придется жениться. Приятного мало. А наследство Франциски Маниу составляет — теперь это уже точно известно — восемьдесят тысяч крон.
Даже у стен нотариальной конторы в Анатоле есть уши.
Жак идет к себе в комнату, намереваясь немедленно лечь спать. «Восемьдесят тысяч крон, — думает он. — Не очень много, но с ними можно было бы кое-что начать». Его усталости как не бывало.
Вечером Жак обрабатывал свою дневную добычу. Его память была непогрешима. Он прекрасно помнил все места, где он нашел тот или иной осколок. Когда Янко увидел сделанные им кроки окрестностей Станцы, он от удивления раскрыл рот.
— И ты утверждаешь, что пробыл в Станце только три дня? Янко пробыл там два месяца, но он изучал другие ландшафты!
— Твоя Габриэла стала ужасно толста. Просто великанша какая-то!
— Да, женщины здесь быстро расползаются. Такой уж у нас климат.
— А господин Гилкас, очевидно, кое-что заметил, Янко!
Янко рассмеялся.
— О, Габриэла не очень-то стеснялась. Она громко кричала: «Пусть себе стонет, старый черт!», — он часто стонал в комнате рядом, точно душа грешника в аду. Негодяй! Жениться на молоденькой девушке семнадцати лет, а самому уже пятьдесят! Так ты отверг ее гостеприимство? Как глупо!
— Семьдесят килограммов — это для меня предел.
— Ты сделался эстетом, — вздохнул Янко. — Европа тебя испортила!
— А ты действительно утверждаешь, что Габриэла не потеет? — спросил Жак и налепил ярлычок на камень.
— Честное слово, — заверил его Янко. — Всегда прохладна как мрамор.
— Ну, ну!..
Они были одни в комнате Жака. Никто их не слышал.
Дорога в монастырь Терний господних, являвшийся излюбленным местом паломничества, поднималась довольно круто между виноградниками. Подъем заканчивали сто ступеней — заветная цель паломников, которые, как положено, взбирались по ним на коленях. Уже в семь часов утра Жак сидел на самой верхней ступени крутой лестницы.
Отсюда можно было прекрасно видеть всю котловину, в которой лежал город. Анатоль со своими садами раскинулся меж холмов, а вокруг города пестрели веера полей и виноградников. Еще дальше виднелась окутанная знойным маревом степь. «Здесь, почтенная баронесса, — подумал Жак и засмеялся, — лежат наши знаменитые табачные и хлопковые плантации. Помните?»
Несколько дней Жак рисовал в тетради план окрестностей Анатоля, и работа здесь, на вершине холма, наполняла его радостью.
Однажды утром на лестнице показалась фигура, одетая во всё белое. Жак внезапно почувствовал какое-то беспокойство. Присмотревшись внимательнее, он узнал Соню.
— Вы здесь, Жак? — воскликнула Соня; она очень удивилась, увидав его на холме около монастыря. — Что это вы здесь делаете?
— Я рисую. А вы идете к обедне, Соня?
Соня слегка покраснела.
— Иногда я хожу сюда в часовню к ранней обедне, — ответила она и заглянула в альбом Жака. — Но вы рисуете географическую карту? Зачем это вам?
— Я только упражняюсь, — уклончиво ответил Жак. Соня недоверчиво покачала головой, и взгляд ее выразил легкое неодобрение. Возвращаясь от обедни, она посмотрела кругом, но Жака с его чертежами уже не было видно. Он перешел в Дубовый лес.
XIX
Что за муха укусила Корошека? Он только что выглянул из дверей конторы, но стоило Жаку показаться на лестнице, как он быстро спрятал свою желтую дыню. Странно, странно! Жак вернулся с Гершуном под вечер. Корошек стоял на лестнице. Но, едва завидев Жака, он бросился вверх по лестнице с такой поспешностью, будто ему влепили в казенную часть заряд дроби. На следующий день он, однако, остался на лестнице и, весь красный, смотрел на Жака, выпучив глаза и не говоря ни слова. Таков был этот Корошек. Сперва он не осмеливался даже рта раскрыть, всё таил глубоко в себе, а затем вдруг его прорывало. Жак в бешенстве побежал к себе в комнату. Там лежало письмо от Альвенслебена, и, когда он разорвал конверт, оттуда выпал чек. Жак тотчас же позвонил и, когда вошла горничная, крикнул ей, чтобы она позвала Ксавера. Ксавер прибежал, испуганный и бледный.