Жак пытался понемногу подчинить ее своему влиянию, но так, чтобы не задеть ее самолюбия. У Франциски были дурные манеры, она не умела держать себя за столом. Клала локти на скатерть, когда ела суп. Но ему приходилось быть очень осторожным.
— Почему вы все придираетесь ко мне? — говорила иногда Франциска недовольным тоном.
По вечерам Жак часто стучал к ней в дверь и спрашивал, не хочет ли она составить ему компанию. Иногда она отвечала отказом. Она слишком устала. Но чаще всего она приходила к нему поболтать часок. Ей ведь и так делать нечего, и она очень скучает. У Жака всегда были припасены папиросы и конфеты. Он рассказывал ей о Берлине, Париже, о театрах, концертах, спорте, скандалах, людях, машинах… Франциска внимательно слушала. Сломанный зуб теперь украсился коронкой, так что ей уже не нужно было закрывать рот рукой, когда она смеялась. Может быть, этот сломанный зуб и придавал ей раньше то задорное выражение, которое часто появлялось у нее на лице? Теперь о нем напоминала только упрямая прядь волос, с которой ей было никак не справиться.
Франциска не только слушала, но и рассказывала сама. Бухарест, Калеа Викторией, ипподром, ландо на резиновых шинах и с чудесными лошадьми!.. Многие сравнивают Бухарест с Парижем. Щеки у нее пылают, зрачки расширяются, вся она словно в лихорадке. Теперь это уже не благовоспитанная дама, а просто крестьянская девушка, вернувшаяся из большого города и рассказывающая о его чудесах. Жак молчит. Он не прерывает ее, лишь время от времени вставляет вопрос, чтобы подзадорить свою собеседницу.
Франциска могла без конца говорить о своих переживаниях, приключениях, планах, желаниях, мечтах. Все это было перемешано у нее в голове, и трудно было разобраться, где кончалась правда и начинался вымысел. Недавно, когда она гостила у своей тетки, в нее влюбилась одна девушка и сдуру дошла до того, что вскарабкалась на дерево перед домом, где жила Франциска, и, к ее великому ужасу, влезла к ней в окно. Чего только не случается на белом свете! А кроме того, в Бухаресте был один капитан, его фамилия Попеску. Он приказывал оркестру играть, когда проходил мимо ее дома со своим батальоном, а она стояла у окна. Гарцуя на коне, он посылал ей воздушные поцелуи; так вот, с этим капитаном она, можно сказать, обручена.
Подобные истории Франциска могла рассказывать бесконечно. То, чего не довелось пережить ей самой, происходило с ее подругами. С ними случались приключения, какие бывают только в кино или в детективных романах. Ах, какие печальные вещи случаются в жизни! Одна из ее подруг недавно пыталась покончить с собой. А из-за чего? Ее отец совершил растрату, и ему грозила тюрьма. Подруга была обручена, и ее жених, видный чиновник, немедленно взял свое слово назад. Тогда она приняла веронал. Но разве можно его осуждать в конце концов, если он, видный чиновник, не захотел жениться на девушке, отец которой попал в тюрьму?
Но тут Жак горячо запротестовал.
— Как, и вы согласились бы жениться на девушке, отец которой сидит в тюрьме?
— Разумеется, — ответил Жак, — если бы я любил ее, я женился бы на ней, даже если бы ее отец был повешен.
— У вас, кажется, и в самом деле нет никаких предрассудков, — удивилась Франциска.
— Я, может быть, просто менее глуп, чем многие другие, — ответил Жак.
Однажды вечером, в довольно поздний час, Франциска снова заговорила о своем процессе, который, судя по тому, что она рассказывала Жаку, все еще сильно занимал ее.
— А как вы думаете, — неожиданно спросила она, — было у меня что-то с моим отцом или нет? Скажите по правде.
Но об этом Жак не хотел говорить. Он уклонился от прямого ответа и сказал, что все это было давно, да в конце концов это и не так важно.
— Не важно?
Франциска казалась почти оскорбленной.
— Нет. Государство вмешивается здесь в частную жизнь, которая его не касается. Ведь это никому не причиняет никакого ущерба!
— Я вижу, вы увиливаете от ответа, — возразила Франциска. — Вы, наверно, щадите мое самолюбие. Во всяком случае, на вашем лице было такое выражение, точно вы хотели ответить на мой вопрос утвердительно, а затем передумали и уклонились от ответа. Ведь вполне возможно, что я все-таки была возлюбленной моего отца, не так ли?
— А почему бы и нет? Вы тогда были ребенком. Вы были очень юны и ничего не знали о жизни.
— Да, это правда, — согласилась Франциска, — о жизни я тогда еще ничего не знала. Многие думали, что я донесла на отца из ревности к этой молоденькой служанке, Лизе Еллинек. Да, это правда, я тогда действительно ненавидела Лизу, — на лице у Франциски появилось злое выражение, воспоминание об этой ненависти взволновало ее. — Я даже радовалась, что ей пришлось отсидеть год в тюрьме. — А затем она прибавила спокойно, почти нежно:— Теперь у меня к ней больше нет ненависти.
И она отбросила со лба непослушную прядь.
В этот же вечер Франциска рассказала о том лечебном заведении, где она пробыла почти год. Это было закрытое заведение, сказала она. Она была совершенно здорова, по крайней мере так ей казалось. Но врачи хотели, чтобы она была больна, без конца расспрашивали ее и в конце концов нашли у нее все, что им было нужно.
В этом заведении был один врач — ассистент, который ухаживал за ней.
— Это единственный человек на свете, который знает, как все было в действительности. Ему я все рассказала, ему одному!
Она глубоко раскаивалась в том, что навлекла на отца несчастье. И молодой влюбленный врач дал ей совет притвориться, что она больна именно той болезнью, какую у нее хотели найти врачи и профессора, а затем медленно «выздоравливать», точно так, как они предсказывали. Она до сих пор хохочет до слез, вспоминая этих знаменитых профессоров и докторов и как она водила их за нос.
Вот что рассказала о себе Франциска. У нее, очевидно, была потребность поделиться всем этим с кем-нибудь, и хотя она всячески маскировала свое признание и говорила нарочито сбивчиво, Жаку все же казалось, что он догадывается об истине.
«Могло быть и так и этак, — думал Жак. — Никто и никогда не дознается, как было дело, даже она сама. Да в конце концов это и безразлично. Но так или иначе эта девочка себе на уме, с ней нужно быть осторожным».
— Что я у вас хотел спросить, — вдруг вспомнил Жак, когда Франциска собралась уходить:— правда ли, что вы в первый вечер, когда я проходил через столовую, высунули мне язык?
Франциска притворилась удивленной, но затем рассмеялась и ответила:
— Нет, нет, но я охотно это сделала бы, так как у вас был тогда необыкновенно высокомерный вид. Вы, должно быть, прочли мои мысли.
— Невольно принимаешь высокомерный вид, когда попадаешь сюда из-за границы. Но я теперь исправлюсь. Покойной ночи!
Жак поцеловал обе руки Франциски и крепко сжал их. Его глаза приняли какое-то странное выражение.
Франциска посмотрела на него, улыбаясь, немного удивленная, потом вдруг вырвала руки с гордой и оскорбленной миной.
— Что вы делаете? — сердито воскликнула она и сдвинула брови. — Вы, наверно, думаете, что если я говорю с вами так откровенно…
Она быстро вышла из комнаты.
Жак запер за ней дверь. Он услышал, как она тихонько рассмеялась в своей комнате рядом.
«Я держу себя с ней совсем не так, как надо, — подумал Жак, испытывая стыд и досаду. — В чем тут причина?»
Несколько дней он не показывался. Пусть она подождет! Вечера он проводил в «Парадизе», сомнительном кабачке, где прислуживали женщины. В последнее время там часто собирались его приятели.
XXII
Соня идет навстречу утру.
В свете наступающего дня высокий небосвод ясен и чист. Сердце Сони преисполнено благодарностью. Оно так же устремлено ввысь, как это утреннее небо, и на душе у нее так же ясно и светло. Капли росы висят на стебельках трав. Соня прикасается к ним, и их свежесть наполняет ее ощущением счастья. Жаворонок взмывает в поднебесье и запевает свою песнь. Это — душа Сони, она рвется ввысь, под своды храма небес, чтобы пожелать им доброго утра, им и гуляющему там ветерку.