Майк Рипли
ГОРОД АНГЕЛА
Посвящается Фелисити — пусть она никогда не сталкивается с подобными вещами — и Эмме Хайтер, которая указала мне дорогу в ад.
Замечание автора
Я, как водится, вольно обращался с местами, временами и названиями пабов, они не призваны напоминать о подлинных людях — живых, умерших или бездомных.
Помогали мне и вдохновляли меня очаровательные люди — уличные продавцы «Биг ишью», журнала, который не ценят по его достоинству. Поддержите их, пожалуйста.
1
Я завтракал на Портер-стрит, оседлав чужой «кавасаки», — скамейки, стоявшие раньше напротив «Бургер кинга», куда-то подевались. Там я и увидел Тигру О'Нила впервые.
Лишившись скамеек, утренняя смена курьеров перекочевала от «Бургер кинга» к «Макдоналдсу» на другую сторону Бейкер-стрит и стала парковать мотоциклы на углу Портер-стрит. Обладатели мобильников питались в «Макдоналдсе». Такие, как я, — с плебейскими корейскими рациями, которые не фурычат в помещении, — торчали на улице. Обычно с семи до восьми утра на углу собирались четыре-пять человек из первой «красноглазой» смены — давились фирменными булками с яйцом на завтрак, сжимая в кулаке экологически безопасный (ну или почти) стаканчик кофе и пытаясь сохранить температуру тела на пару градусов выше точки замерзания.
Мы развивали свой интеллект, наблюдая за светофором на перекрестке Бейкер-стрит и Мэрлибон-стрит и пытаясь угадать, кому сегодня больше повезет среди автомобильных мойщиков-пиратов. Здешний светофор был самым тормознутым во всем Западном Лондоне, чем притягивал к себе нешуточное число студентов политеха, вооруженных ведрами холодной и грязной воды да пластмассовыми скребками для льда, которые можно купить в авторемонтных мастерских меньше чем за фунт. Фокус состоял в том, чтобы вынырнуть у машины в одном из двух первых рядов, застывших перед светофором, и облить водой лобовое стекло. Большинство водителей, по крайней мере в БМВ и машинах покруче, платили сразу, лишь бы отделаться. Остальные либо принимались орать, либо вжимались в сиденье, делая вид, будто ничего не замечают. Выходить на дорогу чересчур далеко было рискованно: когда зажигался желтый свет, всегда рядом мог оказаться чокнутый лихач, объявивший мойщикам войну на истребление и считавший их своей законной добычей.
В то утро мойщиков там моталось человек десять, а значит, опять до стипендии было далеко и семестр только начинался. Работали они системно, по очереди, и, похоже, надои были вполне ничего себе. Нам удалось развлечься, только когда большой «ровер», слегка вильнув, зацепил ведро, оставленное слишком близко у края тротуара, и оно шальным мячом, кувыркаясь, вылетело на перекресток.
Один из студентов дернулся было за ведром, но его удержал приятель.
— А чё? Даешь забег между машин! — крикнул Зверь и загоготал.
Включился зеленый, и машины рванули с таким ревом, будто шла запись звуковых эффектов на гонках в Ле-Ман. Ведро отскочило от роскошного, приземистого «ситроена» и скрылось под колесами грузовичка, везущего йогурты с фруктовым вкусом — наверняка любимым сортом школяров из политеха.
Зверь отвернулся: утренняя потеха закончилась. Он предложил мне сигарету. Я взял, хотя бросал курить и обычно держался до вечера. Не хотелось раздражать Зверя отказом.
Кажется, его звали Тони, хотя для такого урода имя — лишняя роскошь. Трудно себе представить родительскую пару, пусть даже очень набожную и отчаянно чадолюбивую, которая согласилась бы, чтобы Зверь носил их фамилию. Мотоциклисты звали его — правда, только за спиной — Зверь Востока, потому что он был из восточного района Ист-Хэм. Он и в лучшие дни вел себя как пошляк, расист, скотина и хам. Однажды на полном серьезе пытался присобачить лезвия от швейцарского армейского ножа к спицам своего мотоцикла. Но временами он был по-настоящему отвратен.
— Спасибо, Тони, — сказал я, беря «Мальборо»; убедился, что пламя его зажигалки не установлено на максимум, и только потом прикурил. (Жизненное правило № 93: осторожность никогда не помешает.) — Еще кофе?
— Ага. Четыре ложки сахара. Нет, погоди, моя очередь угощать, — прорычал он.
Взяв у меня стаканчик, Зверь двинулся за угол, потом вспомнил, что это не бар и стаканы возвращать не нужно, и бросил их на землю. Они прошелестели по Бейкер-стрит и застряли под мусорным баком с надписью «Город Вестминстер».
Спрашивается, чего ради я сижу и наблюдаю медленный экологически чистый распад стаканчиков в такой ранний час в обществе кретинов вроде Зверя?
Ой, вспомнил. Это называется работа.
Времена были хуже некуда, времена были хреновейшие. Продолжался спад. Верный признак: если правительство отрицает спад, значит, он есть. А самое поганое, что поразил он Лондон, а не какой-нибудь зачуханный городишко на севере, где к таким вещам давно привыкли, поразил после целого десятилетия шапкозакидательского настроя на быстрое обогащение. Раньше хотя бы жила надежда, что за очередным поворотом тебя поджидает ослепительный БМВ, пусть даже реальных шансов и не было никогда.
Щелкунчик экономики всерьез взялся давить орешки действительно важных отраслей — рекламные агентства, консультантов по маркетингу и общественным связям, пабы, издательства, компании по съемке видеофильмов. Все те места, где можно быстро подзаработать на оплату квартиры.
Платить было пора, да нечем. Прежний поток доходов тек в одном направлении — отлива. Времена в Большой Сливе наступили трудные и, похоже, становились еще труднее.
Что такое Большая Слива?
Лондон. У него внутри твердая косточка.
— Оскар-семь, Оскар-семь.
Я рысью подбежал к своему «Армстронгу» и схватил рацию с водительского сиденья.
«Армстронг» — это черный лондонский кеб старой школы, модель «Austin FX4S», машина специально созданная для лондонского уличного движения, ее концепция навеяна танковым блицкригом в России 1941 года. Лицензия, естественно, истекла, а на спидометре давно не осталось места для нолей, чтобы зафиксировать все пройденные километры. В обладании такой машиной нет ничего позорного, но по понятным причинам очень немногие из них переходят во вторые или третьи руки в самом Лондоне. Желтую табличку «ТАКСИ» на крыше я свинтил, а вместо старого таксометра установил кассетную деку собственной конструкции для «внутримашинного балдежа». Я никого из себя не корчу, тем более настоящего таксёра, знающего город вдоль и поперек, и все равно удивительно, как много людей принимают меня не за того, кто я есть.
— Оскар, твою мать, семь, прием. Земля вызывает Оскара. Ты меня слышишь?
— Да-да-да. Что там у тебя?
Терпеть не могу эту банду в диспетчерской. Мой кеб — «Армстронг», самого меня зовут Ангел, а позывной какой дали? Оскар, твою мать, семь.
— Ты, случаем, не поблизости от Тёлкодрома?
— Может быть.
Диспетчерское братство называло Тёлкодромом станцию «трубы»[1] «Юстон-сквер», особенно в эфире, где все основные места фигурировали под кодовыми названиями на случай, если подслушивают конкуренты. Почему Тёлкодром? Потому что однажды кто-то, кому делать было нечего, сел и подсчитал, что восемьдесят четыре процента пассажиров, прибывающих на «Юстон-сквер» в утренние часы пик, составляют молодые женщины от двадцати до двадцати пяти. Но с наступлением спада все хорошие работы, включая такие подсчеты, поисчезали.
— У рекламного агентства «Флай-Бай» на Гоуэр-стрит посылка для Би-би-си на Портлэнд-плейс. Получение в восемь тридцать, доставка к девяти, — проговорил диспетчер, словно мантру читал.
— Знаю, — ответил я со скукой. — Только вещи или пассажиры тоже?
— Сказали, одна посылка на имя Бартона. По буквам: Б как «бухать», А как…