Дверь им открыла хозяйка этого дома – Нина.
Янкале помнит, что Нина встретила их, «как дорогих гостей».
Пусть так…
Но Нина Шесточенко была неглупым человеком и наверняка, увидев у своих дверей эту необычную троицу – женщину, мальчика и старуху – и выслушав их абсурдную историю, сразу поняла, кто они и откуда.
Ей было достаточно только взглянуть на них.
Прошло почти десять дней, с тех пор как они покинули свой дом, и все это время, как загнанные звери, метались по засыпанным снегом дорогам, зарываясь в солому на крестьянских телегах, укрываясь грязным брезентом в кузове румынского военного грузовика. Им негде и не во что было переодеться, негде умыться. И все это вместе, естественно, отразилось на их внешнем виде.
Кроме того, Колкотовая Балка находилась в пяти километрах от Тирасполя и была прочно связана с ним родственными и торговыми связями.
Все, что происходило в Тирасполе, было известно на Колкотовой. Заколов борова или собрав урожай яблок, жители Колкотовой отправлялись в Тирасполь на базар, где на вырученные от продажи деньги покупали обновки для детей, соль, сахар, нитки и камешки для зажигалок.
А еще они привозили оттуда свежие «новости», и эти жуткие новости слишком часто касались жидов.
В Тирасполе с 10 сентября 1941-го шла кровавая бойня: более двух тысяч евреев были расстреляны во дворе табачной фабрики, четыре тысячи на Слободке и еще полторы за городом у Днестра. Этих, последних, и закапывать не пришлось – трупы их просто сбросили в реку.
Нина Шесточенко тоже ездила на базар и не раз бывала свидетельницей облав на евреев. Она хорошо знала, как эти евреи выглядят.
И те, кто стоял у ее дверей, безусловно, были евреями, хоть и «балакали на щирой украинськой мове».
Ошибки быть не могло.
Это были евреи.
Их выдавал ужас, застывший в глазах.
И если она не впустит их в дом, они уйдут на смерть.
А если впустит?..
Что будет с ней и с ее семьей?
И Нина вдруг, неожиданно для себя самой, приняла решение: впустить!
Почему она это сделала?
Чем приглянулись ей эти трое – молодая высокая женщина, голубоглазый мальчишка и красивая, совсем седая старуха?
Вряд ли она сама могла ответить на этот вопрос.
Но она распахнула двери и пригласила войти в дом.
Обогрела, накормила, дала возможность помыться, сменить одежду, и… оставила у себя до самой весны, делясь с чужими людьми куском мамалыги и подвергая опасности своих детей.
Земной поклон Вам, Нина Шесточенко…
От Янкале: В никуда…
Сегодня румыны повесили новый приказ: всем нам явиться в гетто на Слободку. Кто не захочет явиться – расстрел.
Но мама решила, что мы не пойдем.
Правда, и дома нам оставаться нельзя.
Мама считает, что нужно уходить.
А куда уходить?
И что будет с Цилей – она ведь совсем не может ходить…
Циля плачет, просит отправить ее в гетто одну: «Бросьте меня. Посадите на подводу и отправьте на Слободку».
Но мама решила, что Циля останется дома. Румыны ее не тронут. Не посмеют.
А нам нужно торопиться.
«Уходите, – говорит Циля. – Идите. Спасайте ребенка. Лучше мне погибнуть, чем знать, что из-за меня…»
Мы уходим. Мама, бабушка и я.
Спускаемся с лестницы. Я впереди, бабушка за мной. Сзади мама несет сумку.
Циля стоит в дверях, опирается на палку. Смотрит нам вслед.
Я оборачиваюсь и машу ей рукой. А мама вдруг возвращается, бежит вверх по ступенькам и обнимает ее: «Смотри за собой, – говорит. – Не бойся. Я приду к тебе завтра. Или послезавтра».
Мы ушли. Просто ушли из дому.
Не зная куда…
Мы идем по пустынным заснеженным улицам. Ветер бьет по лицу, но нам негде укрыться…
Уже совсем стемнело, когда мы добрались до Привоза.
Несмотря на темень, здесь все еще полно людей.
Мы идем по рядам, где продают горячую еду.
Пахнет борщом, котлетами.
Толстая торговка в белом халате поверх кожуха громко выкрикивает: «Варэ-ныч-ки! Кому гаря-чи варэ-ныч-ки!»
Мама подходит к торговке и о чем-то с ней говорит.
Подошли и мы с бабушкой.
«Спробуйтэ варэнычкив!» — предлагает торговка.