Разве кто-то учел неведомо где погибшую старушку Иду, бабушку Ролли, или ее любимую дочку Нору, замерзшую вместе с ребенком в садике на Преображенской?
Разве кто-то учел трех еврейских девушек, Богдановскую Раю и сестер Давидовских, Соню и Маню, убитых в январе 1942-го на Привозе и выброшенных в мусорный ящик.
Антонеску мог быть спокоен.
Да и Алексяну незачем было волноваться – «сальдо-бульдо жидов» было в полном порядке.
Одесса… нет, не так, «Город Антонеску» был полностью «очищен».
Не пойманными остались десятка два-три…
Они все еще живы, но понимают, конечно, что обречены.
И некоторые из них, устав от ежеминутного ожидания смерти, покидают свои ненадежные убежища и добровольно идут на Слободку. Другие, отчаявшись, приближают развязку – кончают жизнь самоубийством.
Но есть среди этих, не пойманных, и те, кто вопреки всему продолжает бороться.
Продолжает искать пути к спасению. Подделывает документы. Добывает паспорта. Становится «русским», «украинцем», «караимом»…
Или бежит, уходит в окрестные села. И там, среди чужих и часто враждебных людей, продолжает скрываться, продолжает носить на лице маску, день за днем, месяцы, годы. Опасаясь каждого встречного, способного «узнать», «опознать», «разоблачить». Страшась самого себя, страшась оступиться, выдать себя нечаянным словом, интонацией, жестом…
И самое страшное, что в этой игре со смертью принимают участие дети.
И даже они, дети, вынуждены носить маску.
И даже они, дети, вынуждены понять и запомнить то, что ребенку никак невозможно понять и запомнить.
Дети вынуждены понять, что они евреи!
Дети вынуждены запомнить, что они евреи и каждое сказанное ими слово, каждый неловкий жест или испуганный взгляд могут стоить жизни. Да и не только им. А еще и маме, и бабушке, и даже чужой тете, которая, сжалившись, приютила.
Дети примут участие в этой игре.
И, если выпадет им счастье, они ее выиграют и останутся жить.
Как остались жить Янкале и Ролли.
Живые пойдут дальше
Но вернемся к другим «счастливцам». К тем, кому «посчастливилось», попав в гетто, не замерзнуть на улицах Слободки и даже не сдохнуть от тифа на госпитальной койке. К тем, кому «посчастливилось» дотащиться до станции Одесса-Сортировочная и даже, не став ледяным столбом, добраться до Березовки. К тем, кому «посчастливилось» не превратиться в пепел на костре, разведенном на бетонной платформе, и даже, быть может, согреться у этого огня, пожирающего детей и их матерей. Что будет с ними? Они ведь тоже пока еще живы.
Живые пойдут дальше.
Их путь лежит на север, через Мостовое, на Доманевку и Акмечетку.
Мостовое… Доманевка… Акмечетка…
Маленькие, затерянные в степи села, хутора.
Никто не узнал бы об их существовании, никто не услышал бы их название, если бы… если бы однажды зверь в облике человека их не «прославил».
Это он, наш старый знакомец, префект Голты, палач Исопеску, создал на подвластной ему территории кроме гетто в Богдановке еще два «образцово-показательных» гетто в Доманевке и в Акмечетке.
Но вы, наверное, уже устали от всех этих ужасов?
По правде говоря, мы тоже устали.
У нас нет сил описывать 25-километровый путь евреев Одессы в «царство смерти домнуле Исопеску»: опять конвой, опять мороз и сбивающий с ног ледяной ветер, и матери, бредущие с мертвыми детишками на руках, и по обочинам дорог присыпанные снегом трупы…
У нас нет сил рассказывать о гетто Доманевки. О вшах, о тифе, о кладбище для скота, на котором вместе с падалью зарыты наши братья, о полуразрушенных конюшнях по имени «Горки», куда свозили умирать наших стариков и оторванных от матерей детей. Нет сил рассказывать об Акмечетке – «любимом» лагере Исопеску. О том, как привозил туда он своих пьяных друзей, как все они восхищались «пейзажем» и как фотографировали «на память» горы непогребенных трупов и ползающих среди них скелеты живых…
У нас нет больше сил.
В Доманевке погибли 18 тысяч евреев. В Акмечетке – 4 тысячи.
Но парадокс заключается в том, что, по оценкам очевидцев, большая часть из тех пяти-шести сотен евреев Одессы, которым удалось пережить оккупацию, прошли как раз через эти гетто. Пригнанные из Березовки в Доманевку, они в дальнейшем были переведены в окрестные села для использования на полевых работах и дождались освобождения.
Гораздо более страшная судьба постигла тех, кто не попал в «царство смерти», а остался в Мостовом и в окрестных немецких селах, входивших в «Империю герра Хорста Хоффмайера».