Наседкин Николай
Город Баранов
Николай Наседкин
Город Баранов
Сцены современной жизни в 3-х действиях
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Вадим Неустроев, поэт; 40 лет (вместо кисти левой руки - протез в перчатке).
Лена, его жена; 30 лет.
Иринка, их дочь, 10 лет.
Михеич, доморощенный мафиози (мясист, окладистая седая борода).
Волос, подручный Михеича (тощий, вертлявый, весь в "джинсе", с сальными длинными прядками, на носу - узкие очочки с жёлтыми стёклами).
Валерия, "бандитка"; 20 лет (особенно в ней привлекает-поражает контраст между вызывающей, яркой, проститутской внешностью и тихой, плавно-скромной, полусонной манерой держаться).
Митя Шилов, художник; 35 лет (бородка, усы а-ля Репин).
Марфа Анпиловна, жена Шилова (суровая женщина с мужскими ухватками, говорит басом).
Дарья Михайлова, 32 года.
Бомж.
Телевизор, чёрно-белый "Рекорд".
Действие происходит в чернозёмном городе Баранове в однокомнатной квартире Неустроева.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Апрельское утро. Солнце освещает почти совсем пустую комнату. Под стеной, прямо на полу - надувной резиновый матрас, на котором спит одетый (в джинсах и свитере) Вадим Неустроев. Над ним - зеркало в пыльной бахроме и паутине трещин. Рядом на гвоздях висят две рубашки и "парадно-выходной" костюм, прикрытый газетой. В углу у окна возвышаются на газетке две стопки книг, томов пятьдесят. На подоконнике - три-четыре фотоальбома, бронзовый бюстик Сергея Есенина, раскрытая портативная пишущая машинка. В другом углу прямо на полу стоит старый ящик "Рекорда" и перебинтованный синей изолентой телефон (с "громкой связью"). Валяется несколько пустых бутылок. Ещё на стенах бросаются в глаза две картины кисти Дмитрия Шилова: портрет Вадима во весь рост (он сидит на стуле, нога на ногу, увечная рука перекинута за спинку, не видна, в правой - раскрытая книга, по коротким строчкам понятно, что это стихи); другая картина - пейзаж: синие горы, полоска голубая Байкала и прозрачное сибирское небо.
В правой части сцены видна часть кухни: грязная плита (на ней закопчённый мятый алюминиевый чайник и обитая кастрюля), раковина-мойка; в левой - прихожая с входной дверью: на гвоздях висят куртка-плащёвка, кепка, стоят внизу стоптанные сапоги и туфли.
ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ
Нахрапистый стук в дверь. Вадим ворочается, поднимает взлохмаченную голову, машет правой рукой: мол, пускай стучат. Но стук не прекращается долбят уже ногой. И вдруг слышится скрежет отпираемого замка.
Вадим. Ничего себе! (Как бы про себя) Впрочем, я уже подозревал это!..
Охая, нашаривает на полу очки (простенькие, с треснувшим стеклом), сползает с матраса, держась здоровой рукой за голову и встряхивая протезом (рука затекла), плетётся к двери. Второй замок уже тоже отперт, в щели над цепочкой - харя Михеича. Тот щерится и в момент суёт копыто в проём, заклинивает дверь.
Михеич. Во! А я уж печалюсь стою, - не помер ли с перепою? Сколько ж дрыхнуть можно, а, парень? Давай-ка, открывай - разговор есть.
Вадим. Ногу уберите, пожалуйста.
Михеич секунду медлит, но всё же убирает из проёма свой чудовищный 47-го нумера - американский армейский сапог. Вадим, скинув цепочку, впускает незваного гостя, демонстративно заслоняет вход в комнату. Михеич по-хозяйски запирает нижний замок, накидывает цепочку, для чего-то, скорячившись, выставив бычий зад, глядит длинно в глазок, удовлетворённо хрюкает
Вадим. Откуда ж это у вас ключи?
Михеич. Э-э, да ты и впрямь ни хрена не помнишь? Сам же мне по пьяни запасные отдал: дескать, возьмите, Иван Михеич, будьте другом, а то помру, никто и в квартиру не войдёт. Неужто позабыл? А-а-а, понятненько... Головка-то бобо? Щас подлечим, подмогнём.
Достаёт из кармана куртки бутылку водки, суёт в руку Вадиму, снимает куртку-кожан, пристраивает на гвоздь, цепляет сверху разбухшую барсетку, прикрывает её кепоном. Деловито приглаживает клешнями седые космы вокруг мощного сократовского лба, распушивает бороду. Вадим, дождавшись, пока "гость" кончит охорашиваться, протягивает "Русскую" обратно.
Вадим. Я не пью.
Михеич. Чего-о-о? Хорош ерепениться-то! С ним, как с человеком, а он кошки в дыбошки. Давай, давай стаканЫ - сполосни токо, а то опять, поди, в одеколоне (всхохатывает и, отстранив Вадима, проходит в комнату).
Вадим. Я не стану пить - бросил.
Михеич. Ну брось дурить! Как не похмелиться-то?
Вадим. Я пить не бу-ду-у-у!
Михеич. Ну, на нет и суда нет. Упрашивать не люблю. Не пойму токо, чего ты, парень, сёдни кочевряжишься?
Он сам притаскивает из кухни табурет, стакан, кусок хлеба, усаживается перед матрасом (Вадим уже сидит на нём), сворачивает, как голову курёнку, пробку, наливает себе до каёмочки, выдохнув на сторону, двумя глотками закачивает в себя водку, затыкает волосатые ноздри хлебом. Ставит стакан на пол, вытирает рот горстью, достаёт сигареты "Прима", коробок спичек.
Михеич. Ну, вот теперь и погутарить можно. Закуришь?
Вадим. Вы же знаете, что я не курю... (Старается говорить ровно, без придыхания) И в квартире МОЕЙ вообще-то - нoу смокинг.
Михеич. Это чего такое? (Задерживает на полдороге зажжённую спичку)
Вадим. Это значит, что здесь не курят. Я, кажется, имел уже удовольствие об этом предуведомлять. Так что, Иван Михеевич, вы меня фраппируете тем, что так явно, напоказ, манкируете правилами МОЕГО дома.
Михеич (секунды три таращит на Вадима зенки и всё же спичку задувает-гасит). Ну ладно - зачал придуриваться. Пойду, уж так и быть, в уборной курну. Да и надо мне по надобности.
Уходит в туалет. Вадим мигом хватает бутылку, делает из горлышка три больших глотка. Поперхнувшись, зажимает рот ладонью. С полминуты борется с тошнотой. Переводит дух, вытирает слёзы. В туалете рычит сливной бачок. Вадим глубоко три раза вдыхает. Михеич, устроившись опять на шатком табурете, сразу хватает быка за рога.
Михеич. Ну, парень, подобьём бабки? Сколь уж ты мне должoн знаешь-помнишь?
Вадим. Сколько... тысячи три, я думаю?
Михеич. Ха! Шуточки шуткуешь? Ровнёхонько шесть тыщ и пять рубликов почитай двести баксов без малого. Вот они, расписочки твои, все туто-ка.
Вадим (кисло усмехается). А пять-то откуда взялось? Да и вообще - не многовато ли?
Михеич. Так ведь, почитай, три месяца ты, парень, на мой счёт живёшь-то - а? И не худо живёшь. Вот и накапало...
Вадим (брюзгливо). А-а-а, ладно... Лишние только разговоры. Должен так должен... И - что дальше?
Михеич. А дальше-то всё попроще репы пареной будет: возвернуть надо должок-то, да и - разбежимся. У меня свои дела, у тебя - свои.
Вадим. Вот что, Иван Михеевич, в кошки-мышки играть перестанем. Я примерно предполагаю, какие гениально-дальновидные планы рождаются-клубятся в ваших талантливых, ваших изощрённых мозгах, так что давайте без обиняков. Итак, что конкретно вам от меня надо?
Михеич (построжел, деловито оглаживает бороду). Ну, что ж, давай по-деловому. Денежки ты мне возвернуть не могёшь. Ждать, пока ты их где-нибудь закалымишь - я не могу, времени нет. А продать у тебя нечего, акромя себя самого да квартирёшки, нету. Тебя, парень, я и за рупь двадцать не возьму: в делах ты валенок, для охранника кулаков у тебя нехватка. Вот и получается, касатик, остаётся одна лишь толечко квартирёнка твоя. О ней и разговор.
Вадим. А если разговор о том, что никакого разговора между нами не получится? Видите ли, милейший, я вас знать не знаю, а расписки ваши дурно пахнущие без печати нотариуса, мой вам совет, - используйте по назначению в сортире.
Михеич смотрит с выделанным недоумением, улыбка растворяется в бороде, багровая темь наползает на бугристое лицо, глаза сузились. Он вдруг рывком выбрасывает лапу, ухватывает скрюченными пальцами Вадима за горло. Тот хрипит, пытается оторвать руку-захват. Михеич без усилий поднимает-подтягивает его к себе, глядит в упор в его вылезшие на стёкла очков глаза.