Компромат. Ему был жизненно необходимо компромат — скелеты в шкафу этой святой женщины, этой Матери Терезы, которая только что получила Нобелевскую премию мира.
Там просто обязаны были быть скелеты, — рассуждал он, — или это все просто не имеет смысла.
Итак, в те часы, которые последовали за новостями о смерти Адейеми, он начал отчаянный поиск ее грязного, но хорошо спрятанного прошлого. В поисках любой, даже мельчайшей, скрытой информации, он переговорил со всеми, кого только смог найти и кто мог знать хоть что-нибудь о жертве, надавливая на людей, вынуждая их раскрывать то, что, по его мнению, они скрывали. И как только он закончил, то осознал, что оказал сам себе медвежью услугу — если он не сможет нарыть компромат на эту женщину, то его теория, его авторитет и его господство над этой историей будут под угрозой срыва.
В самый разгар этих безумных поисков он получил загадочную записку от Озмиана, в которой тот попросил его приехать к нему в офис в три часа дня.
У меня есть важная информация касательно ваших поисков, — гласила записка. И ни слова больше.
Гарриман прекрасно знал репутацию Озмиана: он слыл безжалостным предпринимателя, хотя слово «узурпатор» подходило бы ему больше. Озмиан, вероятно, разозлился на него за то, что он взял интервью у его бывшей жены Изольды, и, конечно же, он рассердился на всю ту всплывшую грязь о его дочери, которую Гарриман опубликовал в «Пост». Но Брайс рассудил, что это не так уж и страшно: он и раньше имел дело с рассерженными людьми. Он ожидал, что эта встреча с Озмианом будет похожа на один длинный вопящий монолог. Тем лучше! Все будет записано, если только в особом порядке ему не запретят это сделать. Большинство людей не понимали, что, имея дело с прессой, пребывая в состоянии ярости, они часто делали возмутительные и весьма подходящие для цитирования громкие заявления. Но даже если в этот раз все будет иначе, Гарриман все еще не мог отделаться от мысли, что у Озмиана действительно могла быть «важная информация касательно его поисков» — возможно, поисков темного прошлого Адейеми — и он не осмелился отказаться от возможности заполучить ее.
Когда двери лифта открылись, он вышел на верхнем этаже небоскреба «ДиджиФлуд», объявил о своем приходе секретарю, а затем позволил лакею сопроводить себя через несколько помещений, пока тот, наконец, не подвел его к паре массивных дверей из березовой древесины с маленькой, вмонтированной в одну из них, дверью. Прислужник постучал, и до них донеслось «войдите». Путь был свободен, и Гарриман переступил порог, в то время как лакей отступил назад, Его поведение напоминало поведение служки в присутствии монарха. Он послушно закрыл за собой дверь и тихо исчез.
Гарриман очутился в строго оформленном угловом кабинете с великолепным видом на Бэттери и Всемирный торговый центр. За огромным мраморным столом из черного гранита сидел мужчина. Он узнал тонкие аскетичные черты Антона Озмиана. Мужчина взглянул на него, но при этом не выказал никаких эмоций — его глаза почти не мигали, напоминая тем самым хищные глаза ястреба.
Перед столом стояло несколько кресел. На одном из них сидела женщина. Внешне она совсем не походила на сотрудницу — слишком небрежно она была одета, хотя в чувстве стиля отказать ей было трудно. Репортер задавался вопросом, что она делает в кабинете магната. Подруга или любовница? Но слабая улыбка, играющая на ее губах, казалось, предполагала что-то еще.
Озмиан указал Гарриману на одно из пустующих кресел, и репортер сел.
Комната погрузилась в тишину. Эти двое не сводили с Гарримана глаз, всем своим видом нагоняя на него нешуточную тревогу. Когда показалось, что никто из них не планирует ничего говорить, Гарриман заговорил сам.
— Мистер Озмиан, — сказал он, — я получил вашу записку, и так понимаю, что у вас есть информация, которая имеет отношение к моему текущему расследованию…
— Ваше «текущее расследование», — повторил Озмиан. Его тон был безликим и лишенным эмоций, как и его взгляд. — Давайте не будем терять время. Ваше текущее расследование подвергло мою дочь жестокой клевете. И не только это. Вы опорочили ее образ, воспользовавшись тем, что из могилы она не сможет защитить себя. Поэтому я буду защищать ее.
Это было то, что Гарриман и ожидал услышать, произнесенное в более контролируемой манере.
— Господин Озмиан, — сказал он, — я сообщил факты. Простые факты, как они есть.
— Факты можно и нужно сообщать справедливым и беспристрастным образом, — сказал Озмиан. — Назвать мою дочь человеком, «не представляющим никакой ценности» и сказать, что «с ее смертью мир стал только лучше» — это не сообщение. Это надругательство над ее репутацией.
Гарриман собирался ответить, но Озмиан внезапно поднялся из-за своего стола, подошел к нему и сел на соседнее с ним кресло. Репортер оказался зажат между ним и его странной компаньонкой.
— Мистер Гарриман, мне хочется думать о нас обоих, как об адекватных, здравомыслящих людях, — продолжил Озмиан. — Если вы гарантируете, что не скажете или не напишите больше ни слова во вред моей дочери и вдобавок опубликуете несколько положительных очерков, способных если не восстановить ее доброе имя, то хотя бы смягчить причиненный ее памяти вред, я обещаю, что нам больше не придется возвращаться к этому разговору. Заметьте, я даже не попрошу вас написать прямое опровержение той оскорбительной лжи, которую вы уже сообщили.
Это прозвучало слишком уж мягко, — подумал Гарриман, даже немного оскорбленный тем, что на него пытались повлиять подобным образом.
— Извините, но я должен сообщать новости так, как я их вижу. Я не могу позволить себе поступиться этим принципом из страха, что могут пострадать чьи-то чувства. На этом строится журналистика. Я понимаю, что вам неприятно слышать то, что я написал о вашей дочери, и все же я не сообщал о ней ничего, что было бы неправдой.
Наступило короткое молчание.
— Понятно, — сказал Озмиан. — В таком случае позвольте мне представить вам мою сотрудницу, мисс Алвес-Ветторетто. Она объяснит, что произойдет, если вы напечатаете еще хоть слово, порочащее мою дочь.
Озмиан откинулся на спинку кресла, в то время как женщина, имя которой он не совсем расслышал, подалась вперед.
— Мистер Гарриман, — заговорила она тихим, почти что шелковым голосом, — я так понимаю, вы являетесь основателем и движущей силой фонда Шеннон Круа, благотворительного фонда исследующего рак и названного в честь вашей подруги, умершей от рака матки, — у нее был слабый акцент, трудно определяемый, который придавал ее словам странную четкость.
Гарриман кивнул.
— Я также понимаю, что фонд — при поддержке «Пост» — оказался довольно успешен, принес несколько миллионов долларов, и вы входите в его совет.
— Это верно.
Гарриман понятия не имел, к чему она клонит.
— Вчера на счету фонда было чуть более миллиона долларов. К слову сказать, его лицевой счет записан на имя самого фонда, но попечительскую ответственность за него несете непосредственно вы.
— И что из этого?
— Сегодня этот счет опустел.
Женщина откинулась на спинку кресла, и Гарриман удивленно моргнул.
— Как?..
— Вы можете проверить сами. Это довольно просто: все деньги с этого счета были переведены на номерной банковский счет на Каймановых островах, открытый вами на ваши реквизиты. Видеозапись с камеры наблюдения и клерки могут засвидетельствовать ваше присутствие там.
— Я никогда не был на Каймановых островах!
— Конечно же, были. Полетная информация, ваши паспортные данные, четкий электронный след — это все укажет непосредственно на вас.
— Никто в это не поверит!
Женщина терпеливо продолжила.
— Все деньги были переведены со счета фонда на ваш личный оффшорный счет. Вот запись транзакции.
Она потянулась к тонкому портфелю из крокодиловой кожи, лежащему на соседнем столе, извлекла из него лист бумаги и пару раз махнула им перед Гарриманом, прежде чем снова положить его обратно.