Омер шел по улице, всматриваясь в номера на домах. В руке он сжимал бумажку, которую ему дала Гёнюль. Сердце его учащенно билось, как будто он должен был встретиться сейчас у дверей дома с ней самой. В самом конце улицы он нашел наконец нужный ему дом, который стоял как раз на том пустыре, где он играл когда-то в футбол. Это четырехэтажное здание, выросшее на пустыре, было одним из новых строений, столь же незнакомых Омеру, как и голоса играющих около них детей. Немного отдышавшись, он посмотрел на четвертый этаж. В занавешенных окнах не было видно ничего, кроме отблесков солнечных лучей. Они словно ограждали внутренность комнат от чужих взглядов, скрывая радости, слезы, мечты, надежды — все, что там было пережито за эти годы. На улице царила обычная полуденная тишина.
Все прошлое предстало сейчас Омеру в новом, ярком свете. Вот из толпы мальчишек, гоняющих по пустырю футбольный мяч, выбегает паренек. Шнурки его ботинок порвались, и он, боясь потерять их, старается бежать, не отрывая ног от земли. С лица его ручьями течет пот. Не оглядываясь, он бежит к ближайшему бакалейщику, что напротив пустыря. Там он берет из корзинки со льдом бутылку газоса[115], сбивает с нее металлическую пробку, которая с шумом, напоминающим выстрел, взлетает высоко вверх, очищает рукой с горлышка кусочки прилипшего льда и с жадностью принимается пить холодный, почти ледяной напиток. По щекам холодными струйками стекают не попавшие в рот капли драгоценной влаги. В этот момент до его слуха доносится предостерегающий голос матери: «Омер, не пей потный холодную воду!»
Вот он опять бежит по пустырю и с важностью заправского футболиста гонит перед собой попавший наконец к нему мяч. Мальчишки из соседних кварталов, наблюдавшие до этого за игрой, с радостными возгласами бросаются за мячом. Медленно садится солнце, скрываясь за почерневшими черепичными крышами низких домиков. Бледные вечерние тени становятся все длиннее, а игра — все более азартной. Она продолжается до тех пор, пока мяч совсем не растворяется в вечерних сумерках и становится уже невидимым для игроков... Потом шумное умывание на улице у крана, возвращение в родительский дом, до которого от усталости с трудом добираешься, безмолвный ужин за одним столом с отцом и глубокий сон.
Когда Омер нажал кнопку звонка, было ровно половина седьмого. Это, безусловно, был один из лучших дней его жизни. Улица за улицей он обошел почти весь район Фатиха. Пройдя от дома, где он родился, до бывшей конторки своего отца, он как будто заново пережил свое детство. Воспоминания потоком нахлынули на него и постепенно наполнили все его существо, как сдерживаемая плотиной вода выходит иногда из берегов и заливает постепенно всю прибрежную долину. Все, что было после тех далеких дней и до этой встречи с Гёнюль, для него сейчас не существовало. Сегодняшний вечер был продолжением одного из тех далеких дней прошлого. После окончания занятий он вышел из университета, забежал домой, бросил портфель, потом побывал в конторке у отца, а сейчас вот зашел за Гёнюль...
Дверь открыла сама Гёнюль. Было видно, что она только что вернулась домой. Омер нерешительно вошел и остановился. Прошлое стояло перед его глазами как будто наяву.
— Добро пожаловать... — негромко сказала Гёнюль, словно боясь вложить в эти слова какое-нибудь новое чувство, исключающее равнодушие, с которым она вчера простилась с ним.
Потом она скрылась за стеклянной дверью, ведущей в соседнюю комнату. Омер затуманенным взором окинул комнату. Фотографии на стенах, кресла, стол, занавески, швейная машина — все плыло и качалось перед его глазами, как в тумане. Солнце потихоньку начало уже отступать от оконных стекол, которые в полдень так весело играли его лучами. Но кресло, на которое присел Омер, еще хранило их тепло.
Гёнюль появилась в простеньком домашнем платьице и, словно продолжая начатый разговор, спросила:
— Ты легко нашел наш дом?
— Да... Ведь, оказывается, я эту улицу знаю. Когда-то мы здесь играли в футбол.
Гёнюль некоторое время помолчала. Омер беспокойно ерзал в кресле, не зная, как лучше усесться. Сила, которую он ощущал в себе даже на пороге смерти, вдруг оставила его, и именно теперь, когда ему так хотелось жить.
— Будешь пить кофе?
Омер утвердительно кивнул головой.
— Скоро должна прийти мама, — добавила она. — Я пока приготовлю тебе кофе, а потом будет и ужин.
Омер опять заерзал в кресле. Выходит, матери Гёнюль дома нет... Они совсем одни. Значит, он может встать, подойти к ней, обнять за талию, притянуть к себе и долго целовать ее шею, щеки, губы... Одна мысль об этом бросала его в дрожь. Но он сейчас так бессилен и немощен, что даже не может подняться с места, не говоря уже о том, чтобы повторить свою вчерашнюю дерзость. Перед ним был новый мир, куда он сделал пока только первый шаг и в страхе стоял сейчас у самых его дверей.
115
Газос — газированная фруктовая вода, продающаяся обычно в маленьких закупоренных бутылках.