В кузове машины от людей пахло сном и потом. Омер с трудом протиснулся среди рабочих. Машина тронулась. Чтобы не упасть, все крепко держались за плечи друг друга. Омер стоял, зажав под мышкой свой сверток. Улица постепенно наполнялась трамваями и автобусами. Спину приятно пригревало медленно поднимающееся над горизонтом солнце.
Только частые толчки машины спасали Омера от подкрадывающегося к нему сна. Рабочие, шутя, все время толкали друг друга в бок. Однако никто почему-то не решался заговорить первым, ехали молча. Глядя на их улыбающиеся лица, Омер испытывал какую-то непонятную робость и застенчивость.
Ему захотелось устранить эту натянутость. Улыбнувшись деревенскому парню, державшемуся за его плечо, он спросил:
— Ты откуда, земляк?
Парень оскалил зубы, но ничего не ответил. Сблизиться с ними было, оказывается, не так-то просто, как он думал. Очевидно, в Омере было что-то такое (что именно, он не мог догадаться сам), что настораживало и заставляло их держаться от него подальше. И действительно, в своей белой майке он скорее был похож на какого-нибудь канцелярского чиновника, у которого стащили пиджак и рубаху, чем на простого рабочего. Эта мысль еще больше обескураживала его. Сейчас он показался сам себе смешным и ничтожным.
Улицы все больше наполнялись спешащими куда-то мужчинами и женщинами. С портфелями в руках в школу бежали дети. Солнце весело играло лучами на трамвайных рельсах. Машину то и дело встряхивало и подбрасывало вверх, рабочие в кузове теснее прижимались друг к другу, покачиваясь в такт толчков взад и вперед.
Когда грузовик остановился перед строящимся четырехэтажным зданием и все, подталкивая друг друга, попрыгали на землю, Омер почувствовал себя еще более одиноким и чужим. Рабочие быстро разбежались по своим местам, и каждый из них принялся за привычное для него дело. Омер одиноко стоял посреди строительной площадки.
— Ты первый раз пришел на строительство? — раздался рядом с ним голос толстяка.
Омер сокрушенно опустил голову.
— Да...
— Оно и видно, что ты новичок... Ты кем был раньше?
Омер почему-то вспомнил своего ночного собеседника в парке Гюльхане и механически ответил:
— Конвертником...
Толстяк недоуменно посмотрел на него:
— Конвертником?..
— Да... — неуверенно подтвердил Омер, — продавал конверты...
— Ха-ха-ха, — рассмеялся толстяк, — так бы и сказал... А потом?
— Потом лавка закрылась, и я остался без дела.
— Значит, ты был продавцом?
— Да...
Толстяк подумал, потом махнул рукой и проворчал:
— Ладно, иди работай...
Таская для каменщиков на четвертый этаж кирпичи, Омер испытывал истинное удовлетворение и счастье. Это было для него совершенно новое ощущение. Ему стоило немало усилий удерживать равновесие, подымаясь по шатающимся доскам, заменявшим лестницу, но он упрямо шагал, сгибаясь под тяжестью ноши. Сверток, в который были завернуты пиджак и рубаха, он бросил куда-то в угол и больше о нем не вспоминал. Лежавший в кармане револьвер и бумажник с деньгами оттягивали ему брюки.
— Что это у тебя там? — спросил его один из каменщиков, показывая глазами на топорщившийся карман.
— Так, ничего... — смутился Омер, — утром не успел поесть... Захватил кое-что с собой...
Омер не мог даже поднять руку, чтобы вытереть лоб, покрытый крупными каплями пота. И все же, несмотря ни на что, он чувствовал себя счастливым и уверенным, как никогда.
Подымаясь в третий раз по колеблющимся доскам, он чуть было не упал. То, что не мог сделать револьвер, лежавший сейчас у него в кармане, в один миг могла бы сделать его ноша за спиной. Свалив кирпичи около старого каменщика, он медленно спустился на второй этаж и, усевшись за бетонной стенкой так, чтобы никто его не увидел, решил немного передохнуть. Омер закурил сигарету и тут заметил, что другие рабочие тоже, как и он, время от времени незаметно отдыхают за этой бетонной стеной. Теперь он начал входить в курс дела и стал понимать, что к чему.
— Куда запропастился этот тип? — донесся до него снизу голос одного из рабочих, нагружавших им кирпичи.
— Какой?
— Да этот новенький...
Омер улыбнулся. С шеи на грудь ему стекали капли пота, красные от кирпичной пыли. Брюки и майка стали грязными.
«Как я в таком виде пойду вечером к Гёнюль? — подумал он. — От меня, наверно, потом пахнет...»
Когда Омер поднимался наверх в восьмой раз, ноги у него подгибались от усталости, и он с трудом волочил их по колеблющимся доскам. Ноги отказывались повиноваться ему и двигались сами по себе. Свалив наконец свою ношу около каменщика, он готов был свалиться здесь и сам. Каменщик удивленно поднял на него глаза: