Ему вдруг становится скучно здесь.
— А где можно найти сейчас Шакира? — спрашивает он у Сабахаттина.
— В студии... Он сейчас снимает фильм.
Ахмед встает. Вынырнув из дыма и света, он оказывается в темноте, под дождем, один посреди улицы. Ему вдруг вспоминается последний вечер перед отъездом из Караисалы. Разрешение в кармане, билет на поезд взят. Завтра вечером он покинет наконец этот маленький, темный мир и двинется в путь, навстречу большому и шумному городу, улицы которого круглые сутки залиты светом. Уездный судья, помощник прокурора, врач и директор школы смотрят на него с нескрываемой завистью. Каждый из них готов отдать сейчас все, только бы оказаться на его месте. Это легко прочесть на их лицах даже при скудном свете маленькой керосиновой лампы. Потом они подымают тост за большой город, где мужчины и женщины разгуливают под руку... На улице темно, хоть глаз выколи. Где-то далеко лают собаки. Судья просит привезти ему теплое нижнее белье, а помощник прокурора — галстук. «Честное слово, — умоляет его доктор, — для вас это будет совсем нетрудно. Всего лишь один маленький сверток. К тому же моя мать живет совсем недалеко». И у каждого из них перед глазами стоит какой-то квартал, улица, дом, кофейня, какая-нибудь девушка, ложа в кино, знакомый кусочек моря, лодка, лунные блики, гладкий асфальт, переполненный трамвай, чьи-то тонкие красивые губы и чьи-то теплые груди...
Каждый сейчас мысленно переносится в свой особый, только ему принадлежащий далекий мир, заново переживая дорогие для него солнечные дни, дождливые вечера, ветреные зимние ночи...
Хорошо в большом городе! Огромная площадь Таксим залита асфальтом, от которого с наступлением нового дня все больше и больше пышет теплом. Двери кондитерской «Джумхуриет» распахнуты настежь. Между столиков порхает белокурая девушка. Памятник Ататюрку блестит и переливается в лучах утреннего солнца. Судья сидит в кондитерской, не спеша пьет из белой чашки кофе с молоком и читает газету, на которой, как это ни странно, стоит дата сегодняшнего, только что наступившего дня. В нос бьет приятный смешанный аромат кофе и молока. Потом он встает, выходит на улицу и двигается вниз к площади Тунель, останавливаясь около красивых витрин, стекла которых поднимаются прямо от тротуара. Он молод и может дойти пешком до самого университета...
Хорошо в большом городе! Море, освещенное лунным светом, блестит, как днем. Лодка медленно скользит по водной глади залива Чам[22]. Помощник прокурора обнимает за талию светловолосую девушку, как зачарованный, следит за игрой лунного света на верхушках сосен, покрывающих склоны холмов и погружается в сладкие мечты о будущем. Кругом так тихо, словно они попали на какую-то необитаемую, давно забытую всеми землю.
Хорошо в большом городе! Зимняя ветреная ночь. Доктор стоит в битком набитом трамвае. Откуда-то из ночной тьмы прямо на запотевшие стекла вагона падают и тут же мгновенно тают маленькие нежные снежинки. Его нареченная стоит рядом с ним. Щеки ее разрумянились от холода. Воротник ее пальто расстегнут, и он чувствует исходящий от нее пьянящий запах женщины. Тела их тесно прижаты друг к другу. Кругом беспрерывно толкаются. Как все же хорошо стоять в тепле, когда на улице все мерзнут от холода, стоять вот так, среди людей, совершенно их не замечая, стоять рядом с ними и быть в то же время недосягаемо далеко от них...
Оглушительный шум киностудии вывел Ахмеда из задумчивости. Он очнулся. Шакир, дорогой друг Шакир крепко обнимает и целует его в обе щеки:
— Значит, ты теперь каймакамом Караисалы стал?
— Да, брат, каймакамом Караисалы, — подтверждает Ахмед.
Однако и Шакир не проявляет особого интереса к его Караисалы и к тому, что он стал теперь каймакамом.
Шакир извиняется. Начинается съемка очередной сцены фильма. У него и в самом деле нет времени не только поболтать, но даже дух перевести. Какой-то выступ огромной декорации ударяет Ахмеда по плечу. Чтобы не быть раздавленным, он отступает на несколько шагов, и, забившись в угол, прижимается к стене. Где-то рядом трещат доски, стучат молотки. Среди этого шума суетятся рабочие, перетаскивающие декорации с одного места на другое, бегают какие-то полуголые девицы, завершая на ходу свой туалет.
Из пустой рамы декоративного окна просовывается вдруг голова Лютфу, славного малого Лютфу, который, очевидно, выполняет здесь роль ассистента Шакира.
— Здорово, Ахмед! — кричит он.
Ахмед растерянно улыбается.
— Здорово...
— Где ты был?
— В Адане, — отвечает почему-то Ахмед. О Караисалы и о том, что он стал каймакамом, Ахмед на этот раз не упоминает. Он не ждет больше никаких расспросов о Караисалы, да и сам не испытывает больше никакого желания рассказывать о том, что его уезд занимает площадь в четыре тысячи пятьсот пятьдесят пять километров. Он только растерянно смотрит на Лютфу, стараясь уловить его слова сквозь шум и стук молотков.